Стихотворения. Рассказы. Малостранские повести
Шрифт:
– С чем пришли, Вашичек?
Босяк, чем-то взволнованный, вертит в руках шапку. Смуглое лицо его побледнело, глаза странно горят, будто в страхе, губы трясутся.
– Ну, в чем дело, говорите!
– Да вы уж изволили слышать,- бормочет Вашичек.
– Что я слышал? Ничего я не слышал, говорите скорей, а то холодно.
– Так вы ничего не слыхали?
– Да говорю же вам – ничего…
– Про эту кирку…
– Про какую такую кирку?
– Это неправда! Я ее не крал. Отроду я такого не делал! – И из глаз Вашичека выкатилась слеза.
– Подумаешь, какое дело! Что, кирка у нас пропала?
– Нет,
– Мне кажется, вы рехнулись, Вашичек!
– Господи, да нет же! Говорят, на меня уже и в суд подано!
– Кто вам это сказал?
– Товарищи в воскресенье в корчме.
– Они над вами подшутили. Из-за кирки – да не будьте смешным! Ступайте домой да пообедайте хорошенько, до свидания!
Инженер вошел в свой дом. Он пообедал, закурил, вздремнул. Выйдя снова, часа через два, из дому, он увидел спешащего, задыхающегося Зоубека.
– Пан инженер… несчастье!
– Что? Что такое?
– Вашичек повесился!
– Не может быть – ведь я же с ним…
– Он уж, верно, часа два висит…
– Да где же?
– В кустах у линии!
– Вы смеетесь – там и дерева-то ни одного нет!
– И все же – вон, взгляните сами!
Они поспешили к названному месту. На линии никто не работал, над кустами двигались головы босяков; и в этих кустах – «в десяти саженях от линии», соответственно предписанию, висел бедняга Вашичек; он даже не висел – ростом он был выше этого искривленного деревца; он привязал свой фартук к верхушке и бросился в петлю, сделанную из кожаных завязок фартука, и так удавился. Он наполовину висел, наполовину стоял на коленях – лицо синее, глаза выкатившиеся.
Инженер подошел к нему.
– Да, здесь человеческая помощь уже не нужна – тело давно остыло! Оставьте его так, пока не прибудет комиссия, и отправляйтесь работать. Ночью придется кому-нибудь сторожить его; сами решайте, кому дежурить!
Недобрый, неладный был тот вечер в «Австралии». Чувства босяка, правда, ничего не значат, по…
«Ну подожди, сегодня ты умаслишь инженера»,- подумал к вечеру Комарек. И после работы отправился к инженеру.
Тот, угрюмый, сидел над чертежами. Угрюмо посмотрел он на Комарека, даже не ответил на приветствие. Со времени неудав-шегося опыта он Комарека и видеть не хотел.
. – Я буду дежурить ночью у Вашичека,- выдавил из себя Комарек.
Инженер – ни слова.
– Добровольно, пан инженер.
Инженер – ни слова.
Комарек начал переминаться с ноги на ногу.
– Замерзнете вы там в ваших тряпках – и мне жалко не будет,- заявил наконец инженер.
– Я у кого-нибудь одеяло возьму. Вот кабы хоть немного водки, только чтоб согреться…
– Напьетесь, и тогда уж наверняка замерзнете!
Комарек уничтожен.
– Нате, я вам все-таки дам несколько крейцеров на водку. Но берегитесь – вы кончите хуже, чем Вашичек. Неужели в вас не осталось ни крупинки достоинства? Неужели нет никаких средств исправить вас?!
Комарек задумчиво почесывает нос.
– Вы очень добрый и умный пан,- отвечает он наконец.- Только ведь что же – не получается…
Он завернулся в одеяло и сел в нескольких шагах от трупа. Выпил, разворчался. Слова инженера пришли ему на память.
– Тоже мне,-бурчит он себе под нос.-«Хуже, чем Вашичек». Какое кому дело! Сила у меня есть, я еще молодой… Вот как не станет силы – тогда правда… Но – красть не буду! А что? Ремесло! Знать бы хоть, какое ремесло… или вот научиться бы коням зубы подделывать, чтоб моложе казались… А, ладно – буду собирать тряпье и себя первого в корзину брошу, черт возьми! А чудно будет…
Он обернулся к мертвецу. Месяц ясно освещал посиневшее лицо и выкатившиеся глаза.
Комарек задрожал.
VII
Он сидел долго-долго, уставившись в землю.
«Вы кончите хуже!… Неужели нет никаких средств исправить вас?»
Никак не выходят из головы Комарека слова инженера.
И как-то странно ему…
Будто не инженер говорит ему горькие эти слова, нет, будто говорит он их сам, Комарек! Будто стоит он сам перед собой, положив самому себе руки на плечи, смотрит сам себе в глаза – смотрит холодно, нелицеприятно. Будто спрашивает сам себя – в последний раз в этой жизни: «Неужели нет никаких средств?»
Вдруг острая боль пронизывает его.
Почему бы не быть такому средству, почему бы ему не быть! Только б не надо было думать о себе, исправлять себя, работать для себя! Ведь кому он нужен – теперь-то… Однажды утром нашли его, грудного, в лодочке, вытащенной на берег около лужицкого перевоза; могут теперь и мертвым где-нибудь найти! Вот был бы у него человек, ради которого стоило бы… тогда… тогда бы… Да в конце-то концов, по чьей вине стал он босяком – по своей, что ли?!
Рука его потянулась к карману за бутылкой, пробка вылетела, но будто какая-то сверхчеловеческая сила задержала бутылку около самых губ.
«Нет, сегодня нет,- я и так уж часто прикладывался… И жарко мне, жарко!»
Голова его упала на руки.
Было когда-то такое теплое, такое прекрасное полуденное июльское солнце! Сидел он с ней, с русоволосой, румяной Анной, в поле, в тени снопов, и лицо его сияло. «Нет, не пойдешь ты ни за Бартоша, ни за лесника – об этом я уже позаботился! С той недели начнут здесь строить железную дорогу, я уже записался на работу. Там, где каждый день выбрасывают миллионы,- неужто там работящий и бережливый бедняк не сумеет отложить пару грошей? Я уже справлялся: любой поденщик, коли постарается, может заработать на собственный домик. Десятку в неделю – и через год у нас свой домнк с садом, и тогда поженимся».
Он ушел на дорогу и построил себе просторную лачугу рядом с остальными.
Прошло не много времени, всего несколько недель, и Анна осиротела. Пришлось ей выбираться из материнского жилья. Она поддалась на уговоры и после воскресной проповеди переселилась в босяцкую квартиру жениха. А все потому, что священник говорил проповедь на слова Книги Руфи: «Где ты умрешь, и я хочу умереть, и там хочу погребенной быть»… Так было сломлено сопротивление Анны.
Недели и месяцы работали они вместе, жили дружно, расчетливо. Вдруг… но зачем так подробно об этом вспоминать, ведь это история, каких сотни тысяч! Ведь и верности-то женской не бывает на свете. Вдруг он увидел раз, как старшой обнимает его Анну где-то в складе,- и через час Комарека уже не было в поселке.