Стихотворения. Рассказы. Малостранские повести
Шрифт:
– Вы тоже не отличаетесь особым умом! – рассердился Екл.
– Я? Простите! Меня мать носила шестнадцать месяцев, и когда я родился, то сразу заговорил. Потом я учился в двух дюжинах латинских школ, и каждое слово, которое я знаю, обошлось отцу в двадцать крейцеров.
– Может, это и не так глупо,- заметил Говора, выбивая трубку.- Давайте попробуем. У тебя готово воспоминание, Екл?
– Разумеется,- подтвердил Екл, продолжая покачиваться.- Я помню один случай, когда мне не было еще и двух лет от роду. Матери нужно было сбегать куда-то напротив, взять меня с собой она не могла, отца не было дома, и вот я остался один,- мы жили без прислуги. Чтобы я не скучал, мать взяла из кухни в
– Расчудесная! – прогудел Новомлинский.
Собеседники на минуту задумались. Говора уже три раза зажигал спичку и прикладывал ее к трубке, но все забывал затянуться. Наконец он сделал затяжку и объявил:
– Ага, воспоминание уже вылупилось. Я помню, как был с отцом в монастыре и монашки брали меня на колени и целовали.
– Это еще получше гуся! – загудел Новомлинский.- А что у вас хорошего, Купка?
– Мой дед был звонарем в Раковнике. Он дожил до глубокой старости. Однажды ему пришло в голову, что он сам отзвонил себе отходную. Он пошел домой, лег и помер. Меня подвели к покойнику – он был уже одет – и велели поцеловать у него большие пальцы ног в белых чулках,-уж не знаю, откуда идет этот обычай. Потом я играл около столяра, нашего соседа, который делал гроб.
– Здорово идет у нас дело! – порадовался Екл.- Теперь вы, Новомлинский!
Новомлинский нахмурился и молчал. Наконец он заговорил:
– У меня нет самого раннего воспоминания… вернее, есть два, и я не знаю, какое из них старше. Во-первых, я помню, как мы меняли квартиру, переезжали с Новозамецкой вниз к «Слонам». Я ни за что не хотел ехать, пока за мной не понесли мою колыбельку. Второе – это как я однажды сказал своей сестренке бранное слово… знаете, совсем неприличное. Мать меня отшлепала п поставила в угол к задней ножке рояля… А ведь интересное существо ребенок! Этакая комичная копия взрослого человека. Такое это неразумное, такое беззаботное существо, что невольно поверишь в ангела-хранителя. Мой первый молитвенник был на немецком языке, а я тогда еще не понимал ни слова по-немецки. И целый год я читал Gebet fur schwangere Frauen [24] но никакого плохого влияния это на меня не оказало.
24
Молитву для беременных женщин (нем.)
Екл снова замолотил ногами по крыше. Новомлинский, довольный, посмотрел на него.
– Знаете, что мне нравится в Екле? Скажешь что-нибудь остроумное и тотчас видишь на нем результат.
– Я и не думал смеяться над вашими остротами! – взорвался Екл.- Мне вдруг пришла страшно глупая мысль… У древних римлян ведь тоже бывали дети, а?
– Похоже на то.
– II, наверное, они не сразу начинали говорить, как Цицерон, а тоже болтали, как и наши малыши. Представьте себе классическую латынь в детском произношении! НатЬа1 ап?е ро^1аз! [25]
25
Искаженное на детский манер – «Ганнибал у ворот!» (лат.)
– Ну и ну! Ох, батюшки!
Екл прямо-таки неистово замолотил по крыше. Все смеялись – собеседники, крыша, даже луна вместе со звездами словно подхихикнули им.
– Екл сегодня в ударе,- заметил Говора.
– Да,- подтвердил Купка.- Интересно, почему?
Екл уже утихомирился. Он сидел, выпрямившись
– Гм… почему! А впрочем, почему бы и не сказать вам, новость так и распирает меня. Скажу! Я влюблен., вернее, уже нет, но… женюсь, тоже нет… в общем, не знаю, как вам сразу объяснить.
– Хорошенькая? – быстро спросил Купка.
– Разве он осрамил бы своих приятелей, взяв уродину в жены? – вступился за друга Говора.
– Женитьба… гм! Что ж, я тоже – за семейную жизнь, только вот мужья мне всегда мешают,- сказал, конечно, Новом-линский.- Деньги?
– Э, что деньги! Я не интересуюсь деньгами и приданым. Все равно его пропьешь, как только выдадутся несколько засушливых лет.
– Такой молодой и такой благородный!
– А кто же невеста? – спросили оба приятеля.
– Лизонька.
– Какая Лизонька?
– Знаете Пералека, портного, что живет на Сеноважной улице?
– А как же! – подтвердил Говора.- У него три дочери. Старшая – Мария, я ее терпеть не могу. Как взгляну на нее, от зевоты сводит скулы. Средняя – Лизонька. А младшая – Карла, такая сухопарая.
– Она такая сухая, что не может закрыть рот, не облизнувши губы! И все-таки Карла первая вышла замуж,- удивился Купка.
Опытный Новомлинский поднял палец.
– Из трех сестер всегда первой выходит замуж самая уродливая, это вы имейте в виду!
– Болтайте, болтайте,- проворчал Екл.- Терпеть не могу, когда люди много болтают, слова вставить нельзя.
– Да, Лизонька хороша собой.
– Я думаю!
– А давно ли у вас любовь?
– Да уже восемнадцать лет.- Лицо Екла приняло ироническое выражение.- Я ходил во вторую школу, а она в первую, что рядом. Я увидел ее зимой и сразу влюбился… навеки! Прелестная была девочка! Изящная головка, длинные золотистые косы, щечки как розы. Она носила зеленую шелковую шляпку, а на плечах – желто-зеленую накидку. На школьном ранце у нее был вышит белый пудель на синем фоне,- ах, этот пудель… Девочка недолго оставалась в неизвестности относительно моих чувств. Однажды я набрался духа и начал швырять в нее снежками, а когда она побежала, догнал и сорвал с нее шляпку. С тех пор она мне улыбалась. Поняла. Заговорить с ней я, конечно, и йотом не решался, но снежками кидал часто.
Года через два я уже стал репетитором ученика младших классов, который жил в конце Сеноважной улицы. Каждый день я проходил мимо дома Пералека, и Лизонька обычно стояла перед домом. Без шляпки и накидочки она была еще красивее. Ее невинные ясно-голубые глаза всегда приветливо глядели на меня; каждый раз я не мог удержаться от того, чтобы не покраснеть. Знакомство наше укреплялось. Однажды она стояла там и ела хлеб с маслом. Я расхрабрился и остановился около нее. «Дай мне кусочек»,- говорю. «На»,- говорит она и разламывает хлеб пополам. «Я хочу больший кусок!» – сказал я галантно. «Тогда мне ничего не останется, а я проголодалась!» – обольстительно улыбнулась она. Я, блаженствуя, пошел дальше и издалека еще раз показал Лизоньке свой кусок хлеба… К сожалению, вскоре родители того мальчика, с которым я занимался, взяли другого репетитора под тем нелепым предлогом, что мы, мол, вместе только играем, а не учимся.
Потом я не виделся с Лизонькой лет пятнадцать. До нынешнего года. Первого мая было воскресенье, и мне вздумалось пойти погулять за городские ворота… Сам не знаю почему, ведь я целый год за город носу не казал. Наверное, голос сердца! Иду в Шарку, в ресторан Чистецкого. Там сидит старый Пералек с женой, Марией и Лизонькой. Лизонька расцвела, как роза. Плечи округлые, как период у Гете. Взгляд такой же невинный и чистый, как у ребенка. Через минуту я был так же влюблен, как мальчишкой восемнадцать лет назад.