Стихотворения. Рассказы. Пьесы
Шрифт:
Людовико. Мамаша хотела, чтобы я малость поглядел на свет. Что где имеется и тому подобное.
Галилей. И вот в Голландии вы услышали, что в Италии, например, имеюсь я.
Людовико. А так как мамаша желает, чтоб я еще и с науками малость познакомился…
Галилей. Частные уроки — десять скуди в месяц.
Людовико. Очень хорошо, сударь.
Галилей. А что вас интересует?
Людовико. Лошади.
Галилей. Ах вот что!
Людовико.
Галилей. Ах вот что! Ну если так, вы будете платить пятнадцать скуди в месяц.
Людовико. Очень хорошо, господин Галилей.
Галилей. Мне придется заниматься с вами по утрам. Значит, с тобой уже не выйдет, Андреа. Сам пойми, ведь ты же не платишь.
Андреа. Ладно. Я пойду. Можно мне взять яблоко?
Галилей. Бери.
Андреа уходит.
Людовико. Вам придется запастись терпением, чтоб меня учить. Потому что в науках ведь всегда все не так, как следует по здравому человеческому разумению. Возьмите, например, эту диковинную трубу, которую продают в Амстердаме. Я ее подробно исследовал. Футляр из зеленой кожи и две линзы: одна такая (показывает жестами двоякую выпуклость), а другая — такая (показывает двоякую вогнутость). Мне говорят: одна увеличивает, а другая уменьшает. Каждый разумный человек, конечно, поймет: они друг дружку должны уравнивать. Неверно! Сквозь эту штуку все видно увеличенным в пять раз. Вот вам и ваша наука.
Галилей. Что увеличено в пять раз?
Людовико. Колокольни, голуби, все, что вдали.
Галилей. И вы сами видели увеличенные колокольни?
Людовико. Да, сударь.
Галилей. И в трубе две линзы? (Набрасывает на листе бумаги чертеж.) Так это выглядит?
Людовико кивает.
Как давно изобрели эту штуку?
Людовико. Думаю, что она была не старше нескольких дней, когда я уезжал из Голландии. Во всяком случае, ее как раз только что начали продавать.
Галилей (почти дружелюбно). И зачем вам нужна физика? Почему не коневодство?
Незамеченная Галилеем, входит госпожа Сарти.
Людовико. Мамаша считает, что немного науки необходимо. Нынче, знаете ли, никто и шагу без науки не сделает.
Галилей. Вы с тем же успехом могли бы заняться мертвыми языками или богословием. Это полегче будет. (Замечает госпожу Сарти.) Ладно, приходите во вторник утром.
Людовико уходит.
Не гляди на меня так. Я же взял этот урок.
Госпожа Сарти. Потому что вовремя заметили меня. Там пришел куратор университета.
Галилей. Веди его сюда, веди, он сейчас очень кстати. Может быть, через него я добуду пятьсот скуди, тогда не нужны будут уроки.
Госпожа Сарти уходит и вводит куратора.
(Тем временем, продолжая одеваться, в промежутках делая записи на клочках бумаги.) Доброе
Куратор достает из кошелька и протягивает Галилею монету, тот передает ее госпоже Сарти.
Пошлите Андреа к мастеру, что делает очки. Пусть купит две линзы, вот тут записаны размеры.
Госпожа Сарти уходит с запиской.
Куратор. Я пришел по поводу вашего ходатайства о повышении вам жалованья до тысячи скуди. К сожалению, я не могу ходатайствовать об этом перед университетом. Вы ведь знаете, что математические коллегии ничего не приносят университету. Математика — это, так сказать, чистое искусство, не приносящее дохода. Не подумайте, что наша республика ее не ценит. Ценит, и притом даже весьма высоко. Математика не так необходима, как философия, и не так полезна, как богословие, но зато доставляет знатокам безмерное наслаждение.
Галилей (склонившись над бумагами). Я не могу жить на пятьсот скуди, любезнейший.
Куратор. Однако, господин Галилей, ведь вы преподаете всего два раза в неделю по два часа. Ваша исключительная известность несомненно доставит вам сколько угодно учеников, которые могут платить за уроки. Разве у вас нет платных учеников?
Галилей. Сударь, у меня их слишком много! Я учу и учу, а когда же мне самому учиться? Послушайте, вы, человек божий, ведь я не так хитроумен, как господа с философского факультета. Я глуп. Я ничего не понимаю. И поэтому вынужден латать прорехи в своих знаниях. А когда же мне этим заниматься? Когда я могу исследовать? Сударь, моя наука еще очень любознательна! Вместо ответов на самые великие вопросы мы сегодня имеем только гипотезы, но мы требуем доказательств от самих себя. А как же мне продвигаться вперед, если только для того, чтобы поддерживать свое существование, я должен втолковывать каждому болвану, который может заплатить, что параллельные линии пересекаются в бесконечности?
Куратор. Не забывайте, однако, что если наша республика платит меньше, чем некоторые князья, зато она обеспечивает свободу исследований. У нас в Падуе мы допускаем в число слушателей даже протестантов! И удостаиваем их ученой степени доктора. Господина Кремонини мы не выдали инквизиции, хотя нам доказали — доказали, господин Галилей, — что он высказывает безбожные суждения; напротив, мы еще повысили ему жалованье. Даже в Голландии известно, что в Венецианской республике инквизиция не имеет никакого влияния. А это кое-что значит для вас, поскольку вы астроном и, следовательно, подвизаетесь в такой науке, в которой за последнее время учение церкви уже не почитается должным образом!
Галилей. Господина Джордано Бруно вы, однако, выдали Риму. За то, что он распространял учение Коперника.
Куратор. Не за то, что он распространял учение Коперника, которое, впрочем, ложно, а потому, что он не был венецианцем, да и не имел здесь должности. Поэтому вам незачем ссылаться на сожженного. Кстати, при всех наших свободах все же не рекомендуется произносить слишком громко имя того, кто проклят церковью. Даже здесь не следует, да, даже здесь.