Стихотворения

Черный Саша

Диспут [154]

Три курсистки сидели над «Саниным» [155] ,И одна, сухая как жердь,Простонала с лицом затуманенным:«Этот Санин прекрасен, как смерть…»А другая, кубышка багровая,Поправляя двойные очки,Закричала: «Молчи, безголовая! —Эту книгу порвать бы в клочки…»Только третья молчала внимательно,Розовел благородный овал,И глаза загорались мечтательно…Кто-то в дверь в этот миг постучал.Это был вольнослушатель Анненский.Две курсистки вскочили: «Борис,Разрешите-ка диспут наш санинский!»Поклонился смущенный Парис,Посмотрел он на третью внимательно.На взволнованно-нежный овал.Улыбнулся чему-то мечтательноИ в ответ… ничего не сказал.<1908>

154

В стихотворении явственны элементы пародии «суда Париса», эпизода из «Илиады» Гомера. Из трех красавиц богинь: Геры, Афины и Афродиты, споривших, кто из них прекраснее, Парис выбрал Афродиту.

155

«Санин» – роман М. П. Арцыбашева (1878–1927). Роман о жгучих «проблемах пола», с откровенными натуралистическими сценами, пользовался широчайшей популярностью, вызвал множество дискуссий, неоднозначные оценки и суждения.

Гармония

Направо в обрыве чернели стволыГигантских развесистых сосен,И был одуряющий запах смолы,Как зной неподвижный, несносен.Зеленые искры светящих жуковНосились мистическим роем,И в городе дальнем ряды огоньковГорели вечерним покоем.Под соснами было зловеще темно,И выпи аукали дружно.Не здесь ли в лесу бесконечно давноБыл Ивик [156] убит безоружный?..Шли люди – их лица закутала тьма,Но речи отчетливы были:«Вы знали ли Шляпкиных?» – «Как же, весьма, —Они у нас летом гостили».– «Как ваша работа?» – «Идет, – ничего,Читаю Роберта Овена» [157] .– «Во вторник пойдем в семинар?» —«Для чего?»– «Орлов – референт». – «Непременно».– «Что пишет Кадушкин?» – «Женился,здоров,И предан партийной работе».Молчанье. Затихла мелодия слов,И выпь рассмеялась в болоте.<1908>

156

Ивик (VI в. до н. э.) – греческий поэт, убитый разбойниками. Легенда об Ивике воссоздана в балладе Ф. Шиллера «Ивиковы журавли».

157

Овен – Оуэн Роберт (1771–1858) – английский писатель, социалист-утопист.

Из «Шмецких» [158] воспоминаний

Посв<ящается> А. Григорьеву

У берега моря кофейня. Как вкусен густой шоколад!Лиловая жирная дама глядит у воды на закат.«Мадам, отодвиньтесь немножко! Подвиньте ваш грузный баркас.Вы задом заставили солнце, – а солнце прекраснее вас…»Сосед мой краснеет, как клюква, и смотрит сконфуженно вбок.«Не бойся! Она не услышит: в ушах ее ватный клочок».По тихой веранде гуляет лишь ветер да пара щенят.Закатные волны вскипают, шипят и любовно звенят.Весь запад в пунцовых пионах, и тени играют с песком,А воздух вливается в ноздри тягучим парным молоком.«Михайлович, дай папироску!» Прекрасно сидеть в темноте,Не думать и чувствовать тихо, как краски растут в высоте.О, море верней валерьяна врачует от скорби и зла…Фонарщик зажег уже звезды, и грузная дама ушла…Над самой водою далеко, как сонный, усталый глазок,Садится в шипящее море цветной, огневой ободок.До трех просчитать не успели, он вздрогнул и тихо нырнул,А с моря уже доносился ночной нарастающий гул…1909Шмецке

158

Шмецке – деревня неподалеку от Усть-Нарвы в Эстонии.

Бурьян

В пространство

В литературном прейскурантеЯ занесен на скорбный лист [159] :«Нельзя, мол, отказать в таланте,Но безнадежный пессимист».Ярлык пришит. Как для дантистаВсе рты полны гнилых зубов,Так для поэта-пессимистаЗемля – коллекция гробов.Конечно, это свойство взоров!Ужели мир так впал в разврат,Что нет натуры для узоровОптимистических кантат?Вот редкий подвиг героизма,Вот редкий умный господин,Здесь – брак, исполненный лиризма,Там – мирный праздник именин…Но почему-то темы этиУ всех сатириков в тени,И все сатирики на светеЛишь ловят минусы одни.Вновь с «безнадежным пессимизмом»Я задаю себе вопрос:Они ль страдали дальтонизмомИль мир бурьяном зла зарос?Ужель из дикого желаньяЛежать ничком и землю грызтьЯ исказил все очертанья,Лишь в краску тьмы макая кисть?Я в мир, как все, явился голыйИ шел за радостью, как все…Кто спеленал мой дух веселый —Я сам? Иль ведьма в колесе?О Мефистофель, как обидно,Что нет статистики такой,Чтоб даже толстым стало видно,Как много рухляди людской!Тогда, объяв века страданья,Не говорили бы порой,Что пессимизм как заиканьеИль как душевный геморрой…1910 или 1911

159

Скорбный лист – история болезни.

Санкт-Петербург

Белые хлопья и конский навозСмесились в грязную желтую массу и преют.Протухшая, кислая, скучная, острая вонь…Автомобиль и патронный обоз.В небе пары, разлагаясь, сереют.В конце переулка желтый огонь…Плывет отравленный пьяный,Бросил в глаза проклятую браньИ скрылся, качаясь, – нелепый, ничтожныйи рваный.Сверху сочится какая-то дрянь…Из дверей извозчичьих чадных трактировВырывается мутным снопомЖелтый пар, пропитанный шерстью и щами…Слышишь крики распаренных сиплых сатиров?Они веселятся… Плетется чиновник с попом.Щебечет грудастая дама с хлыщами.Орут ломовые на темных слоновых коней,Хлещет кнут и скучное острое русское слово!На крутом повороте забили подковыПо лбам обнаженных камней —И опять тишина.Пестроглазый трамвай вдалеке промелькнул.Одиночество скучных шагов… «Ка-ра-ул!»Всё черней и неверней уходит стена.Мертвый день растворился в тумане вечернем…Зазвонили к вечерне.Пей до дна!<1910>

У канала ночью

Тихо. Глухо. Пусто, пусто…Месяц хлынул в переулок.Стены стали густо-густо.Мертв покой домов-шкатулок.Черепных безглазых впадинЧерных окон – не понять.Холод неба беспощаден,И дневного не узнать.Это дьявольская треба:Стынут волны, хмурясь ввысь, —Стенам мало плена неба,Стены вниз, к воде сползлись.Месяц хлынул в переулок…Смерть берет к губам свирель.За углом, угрюмо-гулок,Чей-то шаг гранит панель.<1910>

Вид из окна

Захватанные копотью и пылью,Туманами, парами и дождем,Громады стен с утра влекут к бессилью,Твердя глазам: мы ничего не ждем…Упитанные голуби в карнизах;Забыв полет, в помете грузно спят.В холодных стеклах, матовых и сизых,Чужие тени холодно сквозят.Колонны труб и скат слинявшей крыши,Мостки для трубочиста, флюгераИ провода в мохнато-пыльной нише.Проходят дни, утра и вечера.Там где-то небо спит аршином выше,А вниз сползает серый люк двора.<1910>

Мертвые минуты

Набухли снега у веранды.Темнеет лиловый откос.Закутав распухшие гланды,К стеклу прижимаю я нос.Шперович – банкир из столицы(И истинно русский еврей) —С брусничною веткой в петлицеНыряет в сугроб у дверей.Его трехобхватная РаяВ сугроб уронила кольцоИ, жирные пальцы ломая,К луне подымает лицо.В душе моей страх и смятенье:Ах, если Шперович найдет! —Двенадцать ножей огорченьяМне медленно в сердце войдет…Плюется… Встает… Слава Богу!Да здравствует правда, ура!Шперович уходит в берлогу,Супруга рыдает в боа.Декабрь 1910Кавантсари. Пансион

Пять минут

«Господин» сидел в гостинойИ едва-едваВ круговой беседе чиннойПлел какие-то слова.Вдруг безумный бес протестаВ ухо проскользнул:«Слушай, евнух фраз и жеста,Слушай, бедный вечный мул!Пять минут (возьми их с бою!)За десятки летБудь при всех самим собоюОт пробора до штиблет».В сердце ад. Трепещет тело.«Господин» поник…Вдруг рукой оледенелойСбросил узкий воротник!Положил на кресло ногу,Плечи почесалИ внимательно и строгоПосмотрел на стихший зал.Увидал с тоской суровойРыхлую жену,Обозвал ее коровойИ, как ключ, пошел ко дну…Близорукого соседаЩелкнул пальцем в лобИ прервал его беседуГневным словом: «Остолоп!»Бухнул в чай с полчашки рома,Пососал усы,Фыркнул в нос хозяйке домаИ, вздохнув, достал часы.«Только десять! Ну и скука…»Потянул альбомИ запел, зевнув как щука:«Тили-тили-тили-бом!»Зал очнулся: шепот, крики,Обмороки дам,«Сумасшедший! Пьяный! Дикий!»– «Осторожней, – в морду дам».Но прислуга «господину»Завязала ротИ снесла, измяв как глину,На пролетку у ворот…Двадцать лет провел несчастныйДома, как барбос,И в предсмертный час напрасноЗадавал себе вопрос:«Пять минут я был нормальнымЗа десятки лет —О, за что же так скандальноПоступил со мною свет?!»<1910>

Колумбово яйцо [160]

Дворник, охапку поленьев обрушивши с грохотом на пол,Шибко и тяжко дыша, пот растирал по лицу.Из мышеловки за дверь вытряхая мышонка для кошек,Груз этих дров квартирант нервной спиной ощутил.«Этот чужой человек с неизвестной фамильей и жизньюМне не отец и не сын – что ж он принес мне дрова?Правда, мороз на дворе, но ведь я о Петре не подумалИ не принес ему дров в дворницкий затхлый вертеп».Из мышеловки за дверь вытряхая мышонка для кошек,Смутно искал он в душе старых напетых цитат:«Дворник, мол, создан для дров, а жилец есть объект для услуги.Взять его в комнату жить? Дать ему галстук и «Речь»?»Вдруг осенило его и, гордынею кроткой сияя,Сунул он в руку Петра новеньких двадцать монет,Тронул ногою дрова, благодарность с достоинством принялИ в мышеловку кусок свежего сала вложил.<1911>

160

Колумбово яйцо – по легенде Христофору Колумбу предложили найти способ как «поставить яйцо», путешественник решительно ударил оконечностью яйца о стол и утвердил его вертикально на треснувшей скорлупе. Т. е. проявил нестандартный подход к проблеме.