Стихотворения, Гюго Виктор

Стихотворения

5.00 + -

рейтинг книги

Шрифт:

ВОЗМЕЗДИЕ

1853

ПРЕДИСЛОВИЕ К ПЕРВОМУ ИЗДАНИЮ

1853

В Брюсселе вышло в свет искалеченное издание этой книги, которой предпосланы были следующие строки:

«Нарушение присяги — преступление.

Заговор — преступление.

Произвольный захват чужой собственности — преступление.

Подкуп государственных чиновников — преступление.

Подкуп судей — преступление.

Грабеж — преступление.

Убийство — преступление.

Прискорбное недоумение наших потомков вызовут законы, появившиеся в самых как будто бы просвещенных странах, которые в черные для Европы дни сохранили свою конституцию и казались последними священными прибежищами честности и свободы, — законы, призванные защищать такие деяния, которые по всем человеческим законам, в согласии со всеми божескими законами, во все времена именовались преступлениями.

Всемирная Справедливость протестует против этих законов, покровительствующих злу.

Пусть, однако, патриоты, защищающие вольность, и доблестные народы, которым насилие старается навязать пороки, не отчаиваются; и пусть, с другой стороны, преступники, казалось бы всемогущие, не слишком спешат торжествовать победу при виде искаженных строк

этой книги.

Что бы ни делали те, кто царят у себя с помощью тирании и в других странах — с помощью угроз, что бы ни делали те, кто мнят себя властелинами народов, а на самом деле являются лишь угнетателями независимых умов, — человек, борющийся за справедливость и правду, всегда найдет способ до конца выполнить свой долг.

Всемогущество зла обречено на поражение. Мысль всегда ускользает от того, кто пытается ее задушить. Она неуловима для насилия; она скрывается то под одним обличьем, то под другим. Факел пылает; если его гасят, если его поглощает тьма, он превращается в голос, а слово погасить невозможно; если затыкают рот кляпом, речь превращается в пламя, а заткнуть рот пламени невозможно.

Ничто не может победить человеческий разум, ибо человеческий разум — это помысел бога.

В. Г.».

Эти несколько строк — предисловие к изуродованной книге — содержали обещание опубликовать ее без пропусков. Мы теперь выполняем наше обещание.

В. Г.

Джерси, 1853

NOX [1]

Ночь (лат.).

Вот срок, намеченный твоей мечтою скрытной. Проснись! Час пробил, принц! Мороз. Ни зги не видно. Почуяв, что во тьме предатели близки, Свобода, верный дог, оскалила клыки. Хотя и на цепи, но лает пес и рвется. Ждать больше незачем — вдруг умысел сорвется. Смотри, какой туман промозглый в декабре! Как хищный феодал, проснись в своей норе И сокруши врага негаданным налетом. В казармах ждут полки, чтоб стать твоим оплотом. Солдат уже вином и злобой покорён, И нужен только вор, могущий влезть на трон. Республика храпит спокойно. Тут удастся К добыче, пряча нож, в полночный час прокрасться. Зажги же свой фонарь, усмешку затая, Сейчас нарушится присяга, вор, твоя. Вскачь, кавалерия! Пехота, стройся! Грянем Свирепою ордой по выборным собраньям. Весь генеральный штаб уже сидит в тюрьме. Гони прикладами! Не бойся в кутерьме, Что наглость связана с каким-то слабым риском. Стань, рыцарь Франции, бандитом калабрийским! Смотрите, буржуа, презренные скоты, Какие демонские силы подняты, Как наш переворот сметает все и рушит. Трибуны борются за право? Их задушат! В бой, кондотьеры! В бой, наемники! Круши И саблями плашмя по головам глуши! Зачем на улицах толпятся эти люди? Открыть по сволочи огонь из всех орудий! Проголосуешь ты, наш властелин народ! Отменим право, честь! Долой закон! Вперед! Чтоб на бульварах кровь потоками хлестала, Чтобы для мертвецов носилок не хватало! Кто хочет водки, пей! Погода так мерзка, — Необходимо пить. Убейте старика, Ребенка малого! А это кто такая? Мать? Расстрелять ее! Рассейся, городская Толпа! Марай в крови лохмотья и дрожи! Париж, когда-то там рождавший мятежи, Еще почувствует, какое отвращенье Питаем мы к нему, насилье — к просвещенью! Чтил чужестранец вас? Мы сделаем умней: Привяжем ваш Париж к хвостам своих коней. Пусть издыхает, смят, разбит и искалечен! Плюй, артиллерия, ему в лицо картечью!

Страх и молчание господствуют. Конец. Будь славен, цезарь-вор и император-лжец! Сверкает фейерверк на мертвых баррикадах. Ворота Сен-Дени разбиты. В их аркадах Полночные костры трепещут на ветру. Почийте, павшие! Пусть, выиграв игру, В карманы денежки, а в ножны сабли прячут; Пусть банки о своих пустых подвалах плачут. Всем, кто не брезговал под кровом темноты Убийством и резней, присуждены кресты. Здесь победители танцуют, и гогочут, И мертвые тела по мостовой волочат. Пьян и свиреп солдат. Грузны его шаги. Той самой пятерней, что вышибла мозги, Он шарит по стене. Ему кабак обещан. Уводят на расстрел мужчин, детей и женщин. Поют, хохочут, пьют, бесчинствуют чуть свет. Гарцует в золоте весь генералитет. Пусть смотрят мертвые, кто пал на землю навзничь, На цезарский триумф, на этот наглый праздник! К дворцовым оргиям валом валит народ. Кровь хлещет в три ручья в домах и у ворот. И, лужи страшные с опаской огибая, Приподнял мантию судья. И всеблагая Докажет церковь нам усердие свое, Кровищи нацедив в чернильницу Вейо. Мерзавец наплевал на ваш надзор. Он весел. Прогнал он в шею вас с курульных ваших кресел. Но вы ободрились, чиновники, сейчас — Уверены вполне, что победитель вас К особой честности, конечно, не принудит; Что верной челяди Мандрен не позабудет; Что он с лихвой за все заплатит; что бюджет В его руках и вам отныне риска нет; Что, задушив закон, швырнет он напоследок Вам трапезы своей разбойничьей объедок. Сбегайтесь же к нему и славьте торжество, Простите наглую пощечину его! И если матерей, и старцев, и детишек Он убивал и в кровь замаран до лодыжек, Простритесь, ползайте пред королем воров, Слизав с подошв его запекшуюся кровь.

Племянник говорит: «Сверхчеловек могучий, Вождь армии земной, — С ним Слава пронеслась сквозь вихревые тучи, Трубя: «За мной! За мной!» Пятнадцать грозных лет шагал он по вселенной С заката на восток. Лобзали короли его сапог надменный. И деспот был жесток. Пускай его мечта повсюду тень простерла: Мадрид, Берлин, Москва, — Я Франции самой вонзаю когти в горло, И вот — она мертва. Недавно Франция так гордо, так сурово К священной цели шла. А я скручу ее веревкою пеньковой, Раздену догола. Я с дядей поделил историю на главы. Задача решена Не им, а только мной! Ему — фанфары славы, Мне — толстая мошна. Мне служит имя, чьей блистательной зарницей Я с колыбели пьян. Я — карлик, он — гигант. Пускай ему страница — Мне форзац и сафьян. Вцепиться только бы! Стать сразу господином! Нам вместе суждено Всплыть на поверхности движением единым Или пойти на дно. Я — филин, он — орел. И вот он в когти схвачен. Я — низок, он — высок. Я годовщины жду. И выбор мой удачен: Свершится! Дайте срок! Закрыв лицо плащом, я подымаюсь прямо Или крадусь, как тень. Всем ясно, кажется, как много будет срама В тот светозарный день. И вот клыки уже тихонько заскрипели В предчувствии врага. Спи крепче, Франция, на лавровой постели! Ты так мне дорога!» И вот, виясь ужом, чтоб со стеною слиться, Он пробрался на двор И тусклый свой фонарь от солнца Аустерлица Зажег, полночный вор.

Ты вовремя пришел. Забыли о привычке В пух разорять князей танцорки и певички. Революционный пыл — лишь скуку вызвал он Сегодняшних Памел, вчерашних Жаннетон. Недавний Дон Жуан проснулся Гарпагоном, Чей тощий кошелек не отличался звоном. Дома игорные пустели. Спор газет С исповедальнями свел клириков на нет; От срочных векселей, посыпавшихся градом, Былая набожность глядела тусклым взглядом. Дрожал и жмуриться не поспевал Маньян, И в церкви слышал смех смущенный Равиньян, И кровных рысаков распродавали шлюхи. Пришлось красавицам средь этакой разрухи Знаваться с клячею унылой и хромой, Трусить за тридцать су в полночный час домой. Ползло отчаянье по стогнам Вавилона… Но ты пришел, кулак! Ты поднялся, колонна! Все здравствует, живет. Порядок мира тверд. У фигурантки есть рачительный милорд. Все счастливы: гусар, святоша и мошенник. Запели девочки, им подтянул священник. Возвеселимся же! Поздравим всех и вся! Сойдутся старички, лист подписной неся, Под пудрой и в жабо, к Мандрену на крылечко. Фальстаф заварит пунш, Тартюф затеплит свечку. А барабаны бьют. А во дворце сумбур. Торопятся Парье, Монталамбер, Сибур. Тролон — их лейб-лакей, Руэр — их обер-шлюха. По части совести тут беспросветно глухо. Слуга причастия и наглый банкомет — Все приосанились. Любой открыто жмет. Всех каторг и галер достойное собранье! Но, в глубине души себя считая дрянью, Стремятся к одному — лишь бы в сенат пролезть. Верзилу цезаря опутала их лесть. И цезарь в центре сел. Хвост веером распущен. «Ну что же, господа? Мы станем всемогущи, Христовым именем, как иезуит, клянясь! Пусть это дурачье поверит слепо в нас, — Наш вензель золотой везде восторжествует». Пусть барабаны бьют, горнисты в трубы дуют! Гнусавьте ектеньи, священники! У врат Убежищ господа, любимого стократ, Хоругви в вышину! Победа! Громче трубы! Теперь, сударыни, прошу взглянуть на трупы!

Где? Всюду. Вон дворы, задворки, рвы, мосты, Канавы, где Мопа прополоскал бинты; По братским кладбищам, по ямам безобразным, По улицам кривым, по тротуарам грязным Вповалку брошены… Гремят по мостовой Фургоны черные, и мерзостный конвой Сопровождает их от Марсового поля. И шепчется Париж о непосильной боли. Стань заново, Монмартр, страдальческой горой, Для новых мучеников сень свою открой — Для всех расстрелянных, зарубленных, убитых, Зарытых заживо и вовсе не зарытых! Подлец их выставил открыто напоказ, — Не испугался он стеклянных этих глаз, Полуоткрытых ртов, кровоподтеков черных — Под небом грозовым, на пустырях просторных. Смотри же! Вот они, до ужаса кротки. Их искромсал свинец, вспороли их штыки, Под ветром, под дождем их сучья исхлестали. Лежат рабочие предместий, что восстали. В обнимку с богачом бедняк лежит, гляди! Младенца мертвого прижала мать к груди. Красотка мирно спит с лиловыми губами. Седые, русые — все свалены рядами, Бок о бок, как пришлось, в посмертной тесноте, Задумчивы одни, и безмятежны те. Но уравняло тех и этих злодеянье; И звезды льют на них безгрешное сиянье; И молча ищет здесь при наступленье дня Невозвратившихся несчастная родня, И весь народ глядит на этот поиск тщетный… А ночь декабрьская долга и беспросветна, — Она расстелит им туманный саван свой. И вечер, вечный страх теснины гробовой, Торопится уйти, затрепетав от страха При виде бедного, оплеванного праха. Но если мертвецов оплакали в домах, Здесь ветер северный им бьет в лицо впотьмах, Да стужа гонит их в далекую дорогу… Так что же, мертвые, расскажете вы богу? Когда ты поглядишь на груды этих тел, На мертвецов, чей взор до звезд не долетел, Тебе покажется, что в странствии безмерном Им радость предстоит, что на суде посмертном Все убиенные проснутся в должный срок, И дрогнет Бонапарт, переступив порог, Предстанет господу с душой своей двуликой, И каждая из жертв пройдет пред ним уликой. Монмартр, глухой загон! Ты сумрачен и тих. Бегут прохожие от страшных стен твоих.

1 2 3 4 5 6 7-51