Стихотворения
Шрифт:
«The Horse of Sea», где мой отец был шкипер,
Погиб в тайфуне около Шанхая,
А ей сказал об этом Бенни Роджер.
Потом явился Бенни Роджер сам,
Высокий, тощий и рыжеволосый,
И матери сказал, что видел точно,
Как шкипера хватило об утесы,
И что он сам, Бениамин Чарльз Роджер,
Один избегнул воли провиденья.
Так мы остались двое в этом мире,
И я не видел, чтобы улыбалась
Хоть в шутку мать. Все чаще рано
Она ходила в то предместье порта,
63
Где содержал матросскую таверну
Презренный скупщик краденого Слим.
И все скуднее было в доме нашем,
Исчезло все, что привозил отец мой:
Резная кость и дерево с Борнео,
Жемчужины с далекого Цейлона
И раковины моря с Никобарских,
Затерянных в пространстве островов.
Двенадцать лет мне минуло, когда
Мать тронула слезами сердце дяди
Двоюродного, боцмана с «Эринн»,
И он сказал, чтобы малыш явился,
Что будет он юнгой, не струсит если,
И будет получать полсоверена.
Наутро мать мне собрала в дорогу
Отцовский сундучок, пустой почти что,
И нож его отточенный тяжелый,
Предмет моих мальчишеских мечтаний,
На пояс мне повесила и молча
Заплакала, склонившись надо мной.
И через час вдали: растаял берег,
А я усердно в камбузе старался
До блеска солнца вычистить кастрюли.
И ухо, незнакомое досель
С пожатьем жестких сильных пальцев кока,
Горело сильно.
...Я отложил перо и глянул вниз.
Как мне знакомо это побережье,
Как мирен день осенний, светлый, теплый!
Под старость видишь прошлое яснее,
Но те в могиле, кто могли б понять
Их старого товарища Годфрея.
И так я рос наперекор судьбе
И не гнушался никакой работой.
Из поваренка сделался юнгой.
64
Канат, что прежде жег мои ладони,
Он мягок стал в сравнении с шершавой
И загрубевшей от труда рукой.
Я стал матросом. Дальше капитан,
Мое морское рвение заметив,
Меня назначил сразу рулевым,
И я подумал, что отец спокойно
Теперь уснет в своей сырой могиле,
И заступил на вахту у руля.
Все те порты, что только понаслышке
Я знал, теперь открылись предо мною,
И я увидел, как поют и пляшут
В холодном Нью-Ф'aундленде матросы,
Увидел, как даяки на Борнео
Пьют ром из человечьих черепов.
Я возмужал, но странно мне, что драки
И та любовь, что ценится на деньги,
И ром, который дешев в южных землях,
Меня не привлекали, но иная
Мечта меня вела и окрыляла
И
Давно меня влекло узнать, какими
Загадочными тайнами владеет
Тот капитан, иль шкипер, иль арматор,
Который в ночь, в беззвездьи и в тумане,
Ведет корабль, и лишь комп'aс подмога
Не слишком верная ему в пути.
Шесть лет я слушал голоса погоды,
Глядел на рябь чуть видную течений,
По звездам и по солнцу научился
Примерно место находить свое,
Но внятно мне, что не было секретов,
А был лишь опыт многих сотен лет.
Давно меня к себе манили солнце
И звезды отдаленные, по ним-то,
65
Устроенным навечно маякам,
Хотелось так мне курсы направлять,
Чтоб точно знать, где в море я безбрежном,
Где мой корабль проходит по волнам.
Вторым помощником я был уже в ту осень,
Когда мы подходили к Сан-Доминго.
И вдруг мне стало ясно, что теперь
Я на пути надежном, что решенье
Того, что думал я и дни и ночи,
Созрело вдруг и в сердце и в мозгу.
Я заперся в каюте и сказался
Больным начальству. В радостном волненье
Два дня, две ночи я чертил на плотной,
Подмоченной слегка водой бумаге
Мою мечту, что зримою предстала
На вахте поздней взору моему.
Подобье треугольной легкой рамы,
Одна шестая градусного круга
Служила вместо третьей стороны.
В углу же верхнем закрепил линейку,
Как радиус она могла вращаться,
Скользя концом по градусной дуге.
Зеркального стекла кусочек малый
Я поместил в начале той линейки,
Второй осколок зеркала на раме
Был укреплен. Потом я взял трубу
Подзорную с хорошим полем зрения
И привинтил ее сквозь кольца к раме.
Но должно здесь заметить, этот труд
Свершен был в стенах отческого дома,
Затем что Дикинсон, владелец барка,
Узнав, что я сижу в своей каюте
По целым дням, подумал, что рехнулся
Его помощник, и прогнал меня.
Я обнял мать любезную мою
66
И чувствовал, что дней уже немного
Нам вместе быть; она же второпях,
От радости нежданной задыхаясь,
Все так спешила со своим обедом,
Как будто был еще мальчишкой я.
Я ей сказал про то, что я уволен,
И про мечту, которой жил я ныне,
И с твердостью, внезапной в эти годы,
Сказала мать мне: «Милый сын, коль прочно
Уверен ты, иди вперед не труся,
И сердце материнское с тобой».