Стихотворения

Джалиль Муса Мустафович

1939

Письмо из окопа

Прощай, моя умница

Амине

Прощай, моя умница. Этот привет Я с ветром тебе посылаю. Я сердце тебе посылаю свое, Где пламя не меркнет, пылая. Я видел тебя, покидая Казань. Кремлевские белые стены, Казалось — с балкона ты машешь платком, И облик твой гас постепенно. Казалось, ты долго мне смотришь в лицо Блестящим взволнованным взглядом, И я, утешая тебя, целовал, Как будто со мною ты рядом. Родной мой дружок, я покинул тебя С надеждой горячей и страстной. Так буду сражаться, чтоб смело в глаза Смотреть нашей родине ясной. Как радостно будет, с победой придя, До боли обняться с тобою! Что может быть лучше? Но я на войне, Где может случиться любое. Прощай, моя умница! Если судьба Пошлет мне смертельную рану, До самой последней минуты своей Глядеть на лицо твое стану. Прощай, моя умница! В смертный мой час, Когда расставаться придется, Душа, перед тем как угаснуть навек, Сияньем былого зажжется. В горячих объятьях утихнет озноб, И я, словно воду живую, Почувствую на помертвелых губах Тепло твоего поцелуя. И глядя на звезды,

по милым глазам Смертельно томиться я стану, И ветра ладони, как руки твои, Прохладою лягут на рану. И в сердце останется только любовь К тебе и родимому краю, И строки последние кровью своей О ней напишу, умирая. Чтоб нашего счастья врагам не отдать, Тебя я покинул, родная… Я — раненый — грудью вперед упаду, Дорогу врагу преграждая. Спокоен и радостен будет мой сон, Коль жизнь подарю я отчизне, А сердце бессмертное в сердце твоем Забьется, как билось при жизни. Прощай, моя умница. Этот привет Я с ветром тебе посылаю, Я сердце тебе посылаю свое, Где пламя не меркнет, пылая.

1941

Моей дочери Чулпан

Я стоял на посту, а в рассветной мгле Восходила Чулпан-звезда [2] . Словно дочка моя Чулпан на земле Мне тянула руки тогда. Когда я уходил, почему ты с тоской Поглядела в глаза отца? Разве ты не знала, что рядом с тобой Бьется сердце мое до конца? Или думала ты, что разлука горька, Что, как смерть, разлука страшна? Ведь любовью к тебе навсегда, на века Вся душа у меня полна. Я уехал и видел в вагонном окне Моей милой дочки черты. Для меня ты звездой зажглась в вышине, Утром жизни была мне ты. Ты и мама твоя, вы вдвоем зажглись, Чтобы жизнь не была темна. Вот какую светлую, славную жизнь Подарила нам наша страна. Но фашисты вторглись в нашу страну. За плечами у них топор. Они жгут и грабят, ведут войну. Как их можно терпеть до сих пор! Но фашист наше счастье не отберет, Я затем и ринулся в бой. Если я упаду, то лицом вперед, Чтоб тебя заградить собой. Всею кровью тебя в бою защищу, Клятву родине дам своей, И звезду Чулпан на заре отыщу И опять обрадуюсь ей. Моя кровь не иссякнет в твоей крови, Дочь, на свет рожденная мной. Я отдам тебе трепет своей любви, Чтоб спокойно спать под землей. Разгорайся же ярче и ярким лучом Отражай волненье мое. Мне за счастье твое и смерть нипочем, Я с улыбкой встречу ее. До свиданья, Чулпан! А когда заря Разгорится над всей страной, Я к тебе возвращусь, победой горя, С автоматом своим за спиной. И отец и дочь, обнимемся мы, И, сквозь слезы смеясь легко, Мы увидим, как после грозы и тьмы Ясный день встает высоко.

2

Чулпан — утренняя звезда.

Август 1941

Письмо из окопа

Гази Кашшафу

Любимый друг! От твоего письма В груди моей живой родник забил. Прочел я, взял оружие свое И воинскую клятву повторил. Я ростом невысок. А в тесноте Окопной с виду вовсе не батыр. Но нынче в сердце, в разуме моем, Мне кажется, вместился целый мир. Окоп мой узкий, он сегодня грань Враждебных двух миров. Здесь мрак и свет Сошлись, здесь человечества судьба Решается на сотни сотен лет. И чувствую я, друг мой, что глаза Народов всех теперь на нас глядят, И, силу в нас вдохнув, сюда, на фронт, Приветы и надежды их летят. И слышу я, как ночи напролет Веретено без умолку поет. На варежки сынам-богатырям, Без сна, овечью пряжу мать прядет. Я вижу наших девушек-сестер — Вдали, в цехах огромных, у станков. Они гранаты делают для нас, Чтобы скорее сокрушить врагов. И вижу я — «тимуровцы» мои Советуются в тишине дворов, Как, чем помочь семье фронтовика, Сарай покрыть да заготовить дров. С завода сутками не выходя, Седой рабочий трудится для нас. Что глубже чувства дружбы? Что сильней, Чем дружба, окрыляет в грозный час? Мое оружье! Я твоим огнем Не только защищаюсь, я его В фашистов направляю, как ответ, Как приговор народа моего. Я знаю: грозный голос громовой Народа в каждом выстреле звучит. Я знаю, что опорою за мной Страна непобедимая стоит. Нет, не остыть сердечному теплу, Ведь в нем тепло родной моей страны! Надежда на погаснет, если в ней Горячее дыханье всей страны! Пусть над моим окопом все грозней Смерть распускает крылья, тем сильней Люблю свободу я, тем ярче жизнь Кипит в крови пылающей моей! Пусть слезы на глазах… Но их могло Лишь чувство жизни гордое родить. Что выше, чем в боях за край родной В окопе узком мужественно жить?!.

* * *

Спасибо, друг! Как чистым родником, Письмом твоим я душу освежил. Как будто ощутил всю жизнь страны, Свободу, мужество, избыток сил. Целую на прощанье горячо. О, как бы, милый друг, хотелось мне, Фашистов разгромив, Опять с тобой Счастливо встретиться в родной стране!

Октябрь 1941

Мензелинские воспоминания

Прощай, Мензелинск! Уезжаю. Пора! Гостил я недолго. Умчусь не на сутки. Прими эти строки мои, что вчера Я, вдруг загрустив, написал ради шутки. Пусть здравствуют улицы эти, дома И серая, снежная даль горизонта! И пусть лейтенанты, что прибыли с фронта, Красивейших девушек сводят с ума! Пусть здравствуют долго старушки твои, Что с давней поры к веретенам прильнули! И пусть они плачут в те дни, как бои Солдат молодых призывают под пули! Пусть здравствуют также мальчишки! Они, Сражаясь на улицах, «ходят в атаку» И «Гитлером» метко зовут в эти дни От злобы охрипшую чью-то собаку. Завод пивоваренный здравствует пусть! На площади встал он девицею модной. Я должен признаться, что чувствую грусть: Расстаться приходится с пеной холодной. Шункар [3] твой пусть здравствует лет еще сто! Актерскою славой греметь не устал он. Но черт бы побрал твой театр за то, Что нынче спектаклей играет он мало. Пусть здравствует каждый твой шумный базар! Вкусней твоих семечек сыщешь едва ли. Пусть здравствует баня, но только бы пар, Но только бы воду почаще пускали! Пусть здравствует клуб твой! Он был бы не плох, Да белых медведей теплее берлога. Собрать бы туда всех молоденьких снох, Чтоб клуб они этот согрели немного. Невесты пусть здравствуют! Жаль их до слез. Помады отсутствие их не смущает. Но как разрешишь их важнейший вопрос, Когда женихов в Мензелях не хватает? О девушках надо подумать всерьез, Ведь каждый бухгалтер, что любит конкретность, В расчет не берет «жениховский вопрос» И с них вычитает налог за бездетность. Прощайте, друзья! И простите вы мне Шутливые строки. Я еду сражаться. Вернусь, коль останусь живым на войне. Счастливо тебе, Мензелинск, оставаться.

3

Шункар — артист, комик.

1941

Слеза

Покидая город в тихий час, Долго я глядел в твои глаза. Помню, как из этих черных глаз Покатилась светлая слеза. И любви и ненависти в ней Был неиссякаемый родник. Но к щеке зардевшейся твоей Я губами жаркими приник. Я приник к святому роднику, Чтобы грусть слезы твоей испить И за все жестокому врагу Полной мерой гнева отомстить. И отныне светлая слеза Стала для врага страшнее гроз, Чтобы никогда твои глаза Больше не туманились от слез.

Февраль 1942. Волховский фронт

Сон

1

Все о тебе я думаю, родная, В далекой незнакомой стороне. И где-нибудь в пути, глаза смыкая, С тобой встречаюсь лишь в недолгом сне. Ко мне идешь ты в платье снежно-белом, Как утренний туман родных полей. И, наклоняясь, голосом несмелым Мне шепчешь тихо о любви своей. С какой тревогой ты мне гладишь щеки И поправляешь волосы опять. «К чему, родная, этот вздох глубокий?» В ответ ты начинаешь мне шептать: — А я ждала, я так ждала, мой милый. Ждала, когда придет конец войне. В бою сразившись с грозной вражьей силой, С победою примчишься ли ко мне? Подарков приготовила я много. Но все ж подарка не нашла ценней, Чем сердце, что, объятое тревогой, Бессонных столько видело ночей.

2

Глаза открыл я. Что это со мною? Весь полон странным сновиденьем я Мне волосы тревожною рукою Погладила любимая моя. Как горько мне и сладко пробужденье. Любимая, ты знаешь ли о том? — Была ты мне не только на мгновенье И светлою мечтой, и сладким сном. Я позабыть не в силах, как впервые Ты напоила пламенем меня. В глазах сверкали искры озорные От радостного, скрытого огня. А нежности в тебе так много было, Меня ласкала ты как малыша… Любить весну ты друга научила, Чтобы рвалась в полет его душа! Я в смертный бой иду с винтовкой новой За жизнь, что вечно сердцу дорога. Нас ненависть зовет, и мы готовы Взойти к победе по костям врага. Жди, умница, мы встретимся с тобою, Вернусь, сметя всю нечисть за порог. Заря займется над родной страною, Как нашего бессмертия исток. Меня прижмешь ты к сердцу, как бывало. И скажешь: «Все тебе я отдаю. Подарков много, но прими сначала Любовь мою!» За эту вот любовь, за наше счастье Иду навстречу ярости войны. Поверь, мой друг: мне бури и ненастья И никакие битвы не страшны.

Март 1942. Волховский фронт

Последняя песня

Из моабитских тетрадей

Прости, Родина!

Прости меня, твоего рядового, Самую малую часть твою. Прости за то, что я не умер Смертью солдата в жарком бою. Кто посмеет сказать, что я тебя предал? Кто хоть в чем-нибудь бросит упрек? Волхов — свидетель: я не струсил, Пылинку жизни моей не берег. В содрогающемся под бомбами, Обреченном на гибель кольце, Видя раны и смерть товарищей, Я не изменился в лице. Слезинки не выронил, понимая: Дороги отрезаны. Слышал я: Беспощадная смерть считала Секунды моего бытия. Я не ждал ни спасенья, ни чуда. К смерти взывал: — Приди! Добей!.. — Просил: — Избавь от жестокого рабства! — Молил медлительную: — Скорей!.. Не я ли писал спутнику жизни: «Не беспокойся, — писал, — жена. Последняя капля крови капнет — На клятве моей не будет пятна». Не я ли стихом присягал и клялся, Идя на кровавую войну: «Смерть улыбку мою увидит, Когда последним дыханьем вздохну». О том, что твоя любовь, подруга, Смертный огонь гасила во мне, Что родину и тебя люблю я, Кровью моей напишу на земле. Еще о том, что буду спокоен, Если за родину смерть приму. Живой водой эта клятва будет Сердцу смолкающему моему. Судьба посмеялась надо мной: Смерть обошла — прошла стороной. Последний миг — и выстрела нет! Мне изменил мой пистолет… Скорпион себя убивает жалом, Орел разбивается о скалу. Разве орлом я не был, чтобы Умереть, как подобает орлу? Поверь мне, родина, был орлом я, — Горела во мне орлиная страсть! Уж я и крылья сложил, готовый Камнем в бездну смерти упасть. Что делать? Отказался от слова, От последнего слова друг-пистолет. Враг мне сковал полумертвые руки, Пыль занесла мой кровавый след… …Я вижу зарю над колючим забором. Я жив, и поэзия не умерла: Пламенем ненависти исходит Раненое сердце орла. Вновь заря над колючим забором, Будто подняли знамя друзья! Кровавой ненавистью рдеет Душа полоненная моя! Только одна у меня надежда: Будет август. Во мгле ночной Гнев мой к врагу и любовь к отчизне Выйдут из плена вместе со мной. Есть одна у меня надежда — Сердце стремится к одному: В ваших рядах идти на битву. Дайте, товарищи, место ему!

Июль 1942

Воля

И в час, когда мне сон глаза смыкает, И в час, когда зовет меня восход, Мне кажется, чего-то не хватает, Чего-то остро мне недостает. Есть руки, ноги — все как будто цело, Есть у меня и тело и душа. И только нет свободы! Вот в чем дело! Мне тяжко жить, неволею дыша. Когда в темнице речь твоя немеет, Нет жизни в теле — отняли ее, Какое там значение имеет Небытие твое иль бытие? Что мне с того, что не без ног я вроде: Они — что есть, что нету у меня, Ведь не ступить мне шагу на свободе, Раскованными песнями звеня. Я вырос без родителей и все же Не чувствовал себя я сиротой. Но то, что было для меня дороже, Я потерял: отчизну, край родной! В стране врагов [4] я раб тут, я невольник, Без родины, без воли — сирота. Но для врагов я все равно — крамольник, И жизнь моя в бетоне заперта. Моя свобода, воля золотая, Ты птицей улетела навсегда. Взяла б меня с собою, улетая, Зачем я сразу не погиб тогда? Не передать, не высказать всей боли, Свобода невозвратная моя. Я разве знал на воле цену воле! Узнал в неволе цену воли я! Но коль судьба разрушит эти своды И здесь найдет меня еще в живых, — Святой борьбе за волю, за свободу Я посвящу остаток дней своих.

4

В подлиннике — «в стране Д»; «д» — дошман, что означает враг.