Плотники о плаху притупили топоры.Им не вешать, им не плакать – сколотили наскоро.Сшибли кружки с горьким пивом горожане, школяры.Толки шли в трактире «Перстень короля Гренадского».Краснорожие солдаты обнимались с девками,Хохотали над ужимками бродяги-горбуна,Городские стражи строже потрясали древками,Чаще чокались, желая мяса и вина.Облака и башни были выпуклы и грубы,Будет чем повеселиться палачу и виселице!Геральдические львы над воротами дули в трубы.«Три часа осталось жить – экая бессмыслица!»Он был смел или беспечен: «И в аду не только черти!На земле пожили – что же! – попадем на небеса!Уходи, монах, пожалуйста, не говори о смерти,Если – экая бессмыслица! – осталось три часа!»Плотники о плаху притупили топоры.На ярмарочной площади крикнули глашатаи.Потянулися
солдаты, горожане, школяры,Женщины, подростки и торговцы бородатые.Дернули колокола. Приказали расступиться.Голова тяжелая висела, как свинчатка.Шел палач, закрытый маской, – чтоб не устыдиться,Чтобы не испачкаться – в кожаных перчатках.Посмотрите, молодцы! Поглядите, голубицы!(Коло-тили, коло-тили в телеса колоколов.)Душегуб голубоглазый, безбородый – и убийца,Убегавший из-под стражи, сторожей переколов.Он был смел или беспечен. Поглядел лишь на небо.И не слышал, что монах ему твердил об ерунде.«До свиданья, други!Может быть, и встретимся когда-нибудь:Будем жариться у черта на одной сковороде!»Май 1938
Пастух в Чувашии
Глухой хрипун, седой молчальникИз-за коряг следил луну.Вокруг стоял сухой кустарник,Жевали совы белену.И странны, как рога оленьи,Валялись корни в отдаленье.На холод озерных зеркалТуман влачил свои полотна.Здесь мир первичный возникалИз глины и куги болотной.…И, звезд питаясь млечным соком,Сидел он, молчалив, как окунь.Как дым, кипели комарыВ котле огромной лихорадки.За косогоры падали миры.И все здесь было в беспорядке.Я подошел к огню костра.– А сколько будет до кордона? —Глаза лениво и бездонноГлядели из болотных трав.Он был божественный язычникИз глины, выжженной в огне.Он на коров прикрикнул зычно,И эхо пело в стороне…Я подражал «Цыганам» ПушкинаДо третьих петухов.Потом достигла речь кукушкинаСветлевших перьев облаков.Коровы сбились в теплый ком,Следя, как звезды потухали.Шурша шершавым языком,Они, как матери, вздыхали…Конец 1938
Охота на мамонта
Я спал на вокзале.Тяжелый мамонт,Последний, шел по болотам Сибири.И камень стоял. И реки упрямоВ звонкие берега били.А шкуры одежд обвисали. В налушнахСтрелы торчали. И было слышно:Мамонт идет по тропам непослушным,Последний мамонт идет к водопою.Так отступают эпохи. Косые,Налитые кровью и страхом глаза.Под закосневшим снегом РоссииОставив армию, уходит на Запад.Но челюсть разорвана криком охоты.Кинулось племя. В руках волосатыхСвистнули луки, как птицы… И кто-тоУже умирал на топях проклятых.И вдруг закричал последний мамонт,Завыл, одинокий на всей земле.Последним криком своим и самымУгрюмым и долгим кричал зверь.Так звал паровоз в ледниковой ночи,Под топот колес, неуемно, грозно…Мы спали тогда на вокзале тифозномИ там же кончались при свете свечи.1939
Софья палеолог
Отмерено добро и злоВесами куполов неровных,О византийское чело,Полуулыбка губ бескровных!Не доводом и не мечомЦарьград был выкован и слеплен.Наивный варвар был прельщенЕго коварным благолепьем.Не раз искусный богомаз,Творя на кипарисных досках,Его от разрушенья спасИзображеньем ликов плоских.И где пределы торжеству,Когда – добытую жар-птицу —Везли заморскую царицуВ первопрестольную Москву.Как шлемы были купола.Они раскачивались в звоне.Она на сердце берегла,Как белых ласточек, ладони.И был уже неоспоримЗакон меча в делах условных…Полуулыбкой губ бескровныхОна встречала Третий Рим.1941
Прощание
Я вновь покинул Третий Рим,Где ложь рядилась в ризы дружбы,Где грубый театральный гримСкрывать нет поводов и нужды.А я готов был метров со стаЛететь, как мошка на огонь,Как только Каменного мостаПочуял плиты под ногой.Здесь так живут, презрев терновникиЖелезных войн и революций —Уже мужья, уже чиновники,Уже льстецы и честолюбцы.А те друзья мои далече,Узнали тяжесть злой стези,На крепкие прямые плечиСудьбу России погрузив.Прощай, мой Рим! Гудок кричит,Вправляя даль в железную оправу.А мы еще придем, чтоб получитьПоложенное нам по праву!
Слово о Богородице и русских солдатах
За тучами летучими,За горами горбатымиПлачет БогородицаНад русскими солдатами.Плачет-заливается за тучкою серой:«Не служат мне солдаты правдой и верой».Скажет она слово —лист золотится;слезу уронит —звезда закатится.Чует осень долгую перелетная птица.Стояли два солдата на посту придорожном,ветром покрыты, дождем огорожены.Ни сухарика в сумке, ни махорки в кисете —голодно солдатам, холодно им на свете.Взяла их Богородица за белые —нет! —за черные руки;в рай повела, чтоб не ведали муки.Привела их к раю, дверь отворила,хлеба отрезала, щей наварила;мол, – ешьте, православные, кушайте досыта,хватит в раюживности и жита.Хватит вам, солдатам, на земле тужити,не любо ль вам, солдатам, мне послужити.Съели солдаты хлеба по три пайки.Жарко стало – скинули «куфайки».Закурили по толстой.Огляделись в раю.Стоит белая хата на самом краю.И святые угодники меж облакамипашут райскую ниву быками,сушат на яблонях звездные сети…Подумал первый солдати ответил:«Век бы пробыть, Мати, с тобою,но дума одна не дает покою, —ну как, Богородица,пречистая голубица,бабе одной с пятерыми пробиться!Избу подправить, заработать хлеба…Отпусти ты меня, Пречистая, с неба».И ответил другой солдат —Тишка:«Нам ружьишки – братишки,сабли востры – родные сестры.И не надо, Богородица, не надо мне раю,когда за родину на Руси помираю».Не сказала ни слова, пригорюниласьПречистая.И опять дорога.Опять поле чистое.Идут солдаты страной непогожею.И лежит вокруг осеньмокрой рогожею.Октябрь 1942–1943
Катерина
1
Баян спасает от тоски,Но не спасает от печали,Когда поет, как казакиДружка убитого встречали.Есть где-то в мире Бах и властьВысокой музыки над сором.Органа ледяная страстьКолючим восстает собором.Той музыке не до любви!Она светла и постоянна!О руки белые твои,О скомороший визг баяна!Кривляется горбатый мех,Дробится в зеркальце лучина.И только твой счастливый смехЯ вдруг услышал, Катерина.
2
В стихах господствует закономерность,Как в подвижном строении светил,Как будто с мерным замыслом ГомераГосподь свое создание сличил.И облака российского ненастьяТеряют вид нестираных рубах,И горький ветер зла и разногласьяПриобретает старость на губах.И бытия растерзанная глинаЗа столько лет, наверное, впервойВ твоем саду, родная Катерина,Неосторожной поросла травой…1944
В шесть часов вечера после войны
Вот когда припомнились друзья!Вот когда пошли терзать разлуки!Вспомнили про души – ведь нельзя,Чтоб всегда натянуты, как луки.И куда помчится мой двойникЧерез все пределы ожиданья?С кем он в шесть часов после войныПобежит на первое свиданье?Он устал… Иных давно уж нет…Камни у разбитого Рейхстага…В тишину, как лекарь в лазарет,Ночь идет, не замедляя шага.Кислой медью крыши зеленя,Ночь идет в просветы стен без стекол.Медный труп зеленого коняСкалится, поваленный на цоколь.Здесь в тиши накрыт наш скромный стол.Шесть часов… Мы празднуем победу.Но никто на праздник не пришел.Те, кого позвал бы я к обеду,Где они, поэты и друзья!Кто убит, а кто пропал без вести.А который, может быть, как яПьет коньяк в проклятом Бухаресте.Трудно в тишине дышать и жить…И сосед сказал, вздохнув глубоко:– Может, этот праздник отложить —Здесь ведь до Парижа недалеко…1945
О солдатской любви
Стоят у околицы женщиныИ смотрят в осеннюю стынь.Из Киевщины в Смоленщину,Из Гомельщины на ВолыньМятутся солдатские тысячи.Любовь и для них отыщется,Но горькая, как полынь…В наградах и ранах —Штык да сума —В шинелишке дранойОн входит в дома.И славная бабаБезоговорочноПризнает хозяиномЗапах махорочный.«Быть может, и мой так по свету скитается!» —Подумает бедная и запечалится.…Озябшие птицы кричат на ветле,Туманы заколобродили.И мнится солдату: он снова в тепле,Он – дома, он снова на родине.Он снова в уютном и тепломДому, где живет постоянство…А там, за темными стеклами, —Неприбранное пространство.А там,за темными стеклами, —Россия с войною, с бедою;И трупы с слепыми глазами,Залитыми водою;И мельницы, как пугала,Закутанные в рогожи;И где-то родимый угол,И дом почти такой же.И там – почти такой же —Солдат, усталый и черный,Лежит с твоею бабой,Податливой и покорной…Я душу с тоски разую.Закрою покрепче двери,Чтоб мучить тебя, чужую,За то, что своей не верю,За то, что сто лет не бачил,Какая ты нынче стала,За то, что холод собачийИ дождь, и вороньи стаи,И псы цепные брешут,В ночи чужого чуя,И реже все, и режеНад нами сны кочуют!..И нет, не бредить снами,Покуда беды дуютИ вся Россия с намиВо весь простор бедует!Апрель 1944
