Стихотворения

Самойлов Давид Самойлович

Марине Цветаевой

1

Много слов о тебе говорилось.Я хочу, чтобы ты повторилась!Но не так, как лицо повторяетсяВ зеркале бездушном,Но не так, как облако покоряетсяВодам душным.Но не так, как эхо отворяетсяВ пустотах лестниц —Только так, как сердце повторяетсяВ просторах песни.Как жила ты, того не ведаю —Мы родились врагами.Но была ли ты легкой победоюНад словами, слогами?Или без отдохновеньяНад черновикамиМучило тебя вдохновеньеКаменными руками?Мы к тебе не ходили друзьямиИ в друзья не просились.В какой парижской ямеБредила ты о России?Пограничные полосы,Иноземные грады. —Мы различные полюсы,Между нами – разряды.Ты – царица невольная,Не вкусившая власти.Между

нами, как молнии,Накипевшие страсти.Ты – беглянка болезная,Заплутавшая в чаще.Между нами – поэзия,Этот ливень кипящий.

2

Марина, Марина,Много мы ошибались:Сухие долиныРайским долом казались.Трудно нам живется,Трудно плыветсяПо глухому морю,По людскому горю.Но щедрей и угрюмейНаши вольные страсти —Ты – как золото в трюме,Мы – как парус и снасти.У глубинного кабеляТы заляжешь, тоскуя.Нас же выкинут на берег,На потребу людскую.Может, где-то на КамеДля веселых людейПоплывем челнокамиПод весеннею сетью дождей.Иль, как символ братанья,Об осенней пореПрогорим над БретаньюВ полуночном костре.

3

Назначенье поэта —Счастье или ярмо?Ты, Марина, – кометаВ полете ее непрямом.Ты еще возвратишьсяИз далеких гостей,Когда в мире затихшемБудут мерять по силе страстей.Ты еще повторишься —Не как облако в тихой воде,А как в песнях парижскихИ московских людейПовторяются вольные,Не признавшие властиНакопившейся молнииНакипевшие страсти.1947

На Оби

Барнаульская ночь высока, холодна,И видать далеко на Оби.И звезду на куски расшибает волнаО корму деревянной ладьи.Мы беседу ведем, приглядевшись ко тьме,Где болтливые волны спешат.Красноватый фонарик горит на корме,Где тяжелые сети лежат.Пароходы плывут под сипенье гудка,Просквозив огоньками кают.Барнаульская ночь холодна, высока,А на палубе песню поют.Это жизнь пролетает, светясь и крича,Лопастями плеща по Оби.А рыбак на весло налегает с плеча,И к рассвету шумят воробьи.Мы идем к островам, где чернеет ветла,Чтоб соснуть, привалившись к костру.Там под ветром береза метет, как метла,Выметая созвездья к утру.А рассвет розоват, а потом – серебрист,А потом и светло на реке.Пароходы уходят на НовосибирскИ гудят, и гудят вдалеке.Сентябрь 1948

В районном ресторане…

В районном ресторанеОркестрик небольшой:Играют только двое,Но громко и с душой.Один – сибирский парень,Мрачнейший из людей.Его гармошке вторитНа скрипке иудей.Во всю медвежью глоткуГармоника ревет,А скрипочка визгливо —Тирлим-тирлим – поет.И музыка такаяШибает до слезы.Им смятые рублевкиКидают в картузы.Под музыку такуюТанцуют сгорячаИ хвалят гармониста,И хвалят скрипача.Когда последний пьяныйУходит на покой,Они садятся двоеЗа столик угловойИ выпивают молчаВо дни больших удач —Стакан сибирский пареньИ рюмочку скрипач.1952

Железная скворешня

Я вырос в железной скворешне.А был я веселый скворец.Порою туманною, вешнейЗвенела капель о торец.Скворешня железная пела,Когда задували ветра.Железная ветка скрипела,Гудела стальная кора.В скворешне учился я пенью,Железному веку под стать,Звенеть ледяною капельюИ цинковым свистом свистать.А если мне пенье иное,Живое, уже ни к чему,То дайте мне сердце стальноеИ ключик вручите к нему.Гоните воркующих горлиц,Рубите глухие сады,Пока не заржавели в горлеОт слез и туманов лады.Железом окуйте мне руки,В броню заключите до пят!Не то уже странные звукиС утра в моем горле кипят.1956

Осень Сорок первого

Октябрь бульвары дарит рублем…Слушки в подворотнях, что немцы под Вязьмой,И радио марши играет, как в праздник,И осень стомачтовым кораблемНесется навстречу беде, раскинувДеревьев просторные паруса.И холодно ротам. И губы стынут.И однообразно звучат голоса.В тот день начиналась эпоха плакатаС

безжалостной правдой: убей и умри!Философ был натуго в скатку закатан,В котомке похрустывали сухари.В тот день начиналась эпоха солдатаИ шли пехотинцы куда-то, куда-то,К заставам, к окраинам с самой зари.Казалось, что Кремль воспарил над Москвой,Как остров летучий, – в просторе, в свеченье.И сухо вышагивали по мостовойОтряды народного ополченья.И кто-то сказал: «Неужели сдадим?»И снова привиделось, как на экране, —Полет корабельный, и город, и дымОсеннего дня, паровозов, окраин.И было так трудно и так хорошоШагать патрулям по притихшим бульварам.И кто-то ответил, что будет недаромСлезами и кровью наш век орошен.И сызнова подвиг нас мучил, как жажда,И снова из бронзы чеканил закатСолдат, революционеров и гражданВ преддверье октябрьских баррикад.Конец 1947 или 1948

Семен Андреич

С.А. Косову

Помню! Синявинские высотыБрали курсанты три раза подряд.Еле уволокли пулеметы.А три батальона – там и лежат.Помню! Расстреливали перед строемСолдатика девятнадцати летЗа то, что парнишка не был героем.Бежал. А этого делать не след.Помню! Мальчик простерт на таломСнегу с простреленным животом.Помню еще – о большом и малом,Об очень сложном и очень простом.И все же были такие минуты,Когда, головой упав на мешок,Думал, что именно так почему-тоЖить особенно хорошо.И ясно мне все без лишних вопросов,И правильно все и просто вокруг.А рядом – Семен Андреевич Косов,Алтайский пахарь, до смерти друг.Да, он был мне друг, неподкупный и кровный,И мне доверяла дружба святаяПисьма писать Пелагее Петровне.Он их отсылал не читая.– Да что там читать, – говорил Семен,Сворачивая самокрутку на ужин, —Сам ты грамотен да умен,Пропишешь как надо – живем, не тужим.Семен Андреич! Алтайский пахарь!С тобой мы полгода друг друга грели.Семь раз в атаку ходил без страха.И пули тебя, как святого, жалели.Мы знали до пятнышка друг о друге,И ты рассказывал, как о любви,Что кони, тонкие, словно руки,Скачут среди степной травы.И кабы раньше про то узнать бы,Что жизнь текла, как по лугу, ровно,Какие бывали крестины и свадьбы,Как в девках жила Пелагея Петровна.Зори – красными петухами.Ветер в болоте осоку режет.А я молчал, что брежу стихами.Ты б не поверил, подумал – брешет.Ты думал, что книги пишут не люди,Ты думал, что песни живут, как кони,Что так оно было, так и будет,Как в детстве думал про звон колокольный…Семен Андреич! Алтайский пахарь!Счастлив ли ты? Здоровый? Живой ли?Помнишь, как ты разорвал рубахуИ руку мне перетянул до боли!Помнишь? Была побита пехота,И мы были двое у пулемета.И ты сказал, по-обычному просто,Ленту новую заложив:– Ступай. Ты ранен. (Вот нынче мороз-то!)А я останусь, покуда жив.Мой друг Семен, неподкупный и кровный!Век не забуду наше прощанье.Я напишу Пелагее Петровне,Выполню клятвенное обещанье.Девушки в золотистых косахСпоют, придя с весенней работы,Про то, как Семен Андреич КосовОдин остался у пулемета.И песни будут ходить, как кони,По пышным травам, по майскому лугу.И рощи, белые, как колокольни,Листвою раззвонят на всю округу.И полетят от рощи к роще,От ветки к ветке по белу свету.Писать те песни – простого прощеИ хитрости в этом особой нету.10 января 1946

"Жаль мне тех, кто умирает дома…"

Жаль мне тех, кто умирает дома,Счастье тем, кто умирает в поле,Припадая к ветру молодомуГоловой, закинутой от боли.Подойдет на стон к нему сестрица,Поднесет родимому напиться.Даст водицы, а ему не пьется,А вода из фляжки мимо льется.Он глядит, не говорит ни слова,В рот ему весенний лезет стебель,А вокруг него ни стен, ни крова,Только облака гуляют в небе.И родные про него не знают,Что он в чистом поле умирает,Что смертельна рана пулевая.…Долго ходит почта полевая.5 февраля 1949

Тревога

Долго пахнут порохом слова.А у сосен тоже есть стволы.Пни стоят, как чистые столы,А на них медовая смола.Бабы бьют вальками над прудом —Спящим снится орудийный гром.Как фугаска, ухает подвал,Эхом откликаясь на обвал.К нам война вторгается в постельЗвуками, очнувшимися вдруг,Ломотой простреленных костей,Немотою обожженных рук.Долго будут в памяти словаЦвета орудийного ствола.Долго будут сосны над травойОкисью синеть пороховой.И уже ничем не излечимПропитавший нервы непокой.«Кто идет?» – спросонья мы кричимИ наганы шарим под щекой.23 октября 1947