Стихотворения
Шрифт:
Эмоциональная сторона его жизни рано определилась готовностью к моральным лишениям, страданиям, мыслью о закономерности утрат. Это окрашивало и его дружбу, и его любовь.
С юности глубоко восприняв идеалы морального самосовершенствования и «частной» (личной) добродетели, он остался им верен до конца жизни. В мире, где, по его поэтическому определению, всё «иль жертва, иль губитель» («Тургеневу, в ответ на его письмо»), он предпочитал быть жертвой. Из «наслаждений жизни» — кроме искусства и природы — Жуковский любил игру и шутку, любил свой творческий труд, называя его «другом верным», любил возможный в его положении комфорт и украшал свой быт «антиками», произведениями изобразительных искусств, но не стремился нисколько ни к светским увеселениям, ни к столь распространенным среди его сверстников любовным развлечениям. В последнем отношении он был почти монашески строг к себе. Жуковский
Двусмысленность семейного положения Жуковского роковым образом отразилась на эмоциональной сфере его жизни.
В семействе своей единокровной сестры Екатерины Афанасьевны Протасовой Жуковский обучал ее дочерей, Марию и Александру. В образование сестер, длившееся около трех лет, поэт вложил много мысли и воображения. Именно этот первый опыт преподавания (общей истории и истории искусств) привил Жуковскому вкус (с педагогической деятельности.
Братом Е. А. Протасовой он не считался и не чувствовал себя. На его глазах подрастали его юные племянницы. Жуковский полюбил старшую, Машу, и эта любовь повела его по тернистому пути. Счастье, выпавшее поэту, заключалось лишь в сознании глубокой взаимности. Любовь к Маше пронизала всю поэзию Жуковского и многое определила в его жизни.
Маша была «своя», и Жуковский незаметно втянулся в чувство, силу которого именно родственная близость сначала оправдывала. В дальнейшем же поэт всячески настаивал на том, что, не будучи родственником Маши перед лицом общества, он имеет право на любовь к ней.
Жуковский и Маша не хотели «незаконной» любви. Зная обстоятельства рождения поэта, мы не станем удивляться тому, что он не сделал решительного шага, не пренебрег запретом Е. А. Протасовой и не соединился с Машей. Поэт сознавал, что только полная законность отношений даст ему счастье. Конечно, имела значение и мягкая деликатность его психического склада.
Мать Маши категорически воспротивилась браку, так как, по религиозным понятиям, которые в ней доходили до фанатизма, такой брак считался тяжким грехом. Многочисленные родственники в основном испытывали сочувствие к страданиям влюбленных, предлагали посредничество перед матерью, но наиболее авторитетные для матери в решительную минуту изменяли. Жуковский имел много случаев убедиться в шаткости своих надежд — и все же надеялся. Он вовсе не был пассивен, он не отступал, был настойчив, изобретал все новые и новые планы соединения. «Pers'ev'erance!» [7] — было у них с Машей магическим словечком.
7
Упорство, настойчивость (франц.).
У всех, знавших Машу, осталось о ней воспоминание как об одной из прелестнейших женщин своего времени. Она не блистала, не отличалась выдающейся красотой, — «все просто, тихо было в ней», как в пушкинской Татьяне. Между сестрами царили дружба и полное доверие. Жуковский и в лице Маши, и в лице ее сестры имел учениц, поклонниц его поэзии, глубоко проникшихся возвышенной духовностью его взгляда на жизнь.
Жуковскому долго приходилось скрывать свою любовь, так как он далеко не был уверен в благоприятном повороте событий (в чем и не ошибся). Свои сердечные чувства он передоверяет «лирическим героям» любовных песен и стихотворений, которые переводит преимущественно с немецкого. Не исключено, что не только тип художественного дарования Жуковского, но и жизненная ситуация заставляли его искать «образцы», переводя которые он как бы говорил и от своего и не от своего имени. С этим же в известной мере связано отсутствие жизненных реалий в его лирике, литературность лирических сюжетов, характеристик «его» и «ее».
Одновременно со своим поступлением в ополчение Жуковский просил руки Маши, но получил решительный отказ. У Жуковского возник план обратиться к царскому семейству, в котором весьма благосклонно был принят его «Певец во стане русских воинов», за поддержкой в конфликте с Е. А. Протасовой. Но он вскоре отказался от этой мысли.
В 1815 году поэту предлагают место чтеца при императрице Марии Федоровне. Но пока он еще не представляет себе, какими радикальными переменами в его жизни чревато это событие. Он полностью погружен в свою личную ситуацию, которая усложняется. Маша и ее мать переехали в Дерпт вслед за Александрой Андреевной, муж которой, Воейков, получил должность профессора в Дерптском университете. Поэт много времени проводит в Дерпте, знакомится с немецкими учеными, с немецкой философией. Здесь завязывается и его дружба с его будущим биографом, тогда юным студентом К.-К. Зейдлицем. В литературно-научных кругах Дерпта Жуковского принимают с глубочайшим почтением, как корифея современной русской литературы; он посещает торжественные заседания в университете, где его чествуют. Между тем в семье Протасовых-Воейковых положение было ужасным. Жуковский решил ценой отказа от планов женитьбы обрести право на чисто родственную любовь к Маше.
«С этой минуты другая жизнь начинается для меня, милый друг, сестра, ангел, счастье прямое. Я не знаю, как описать то чувство, которое заполнило мою душу, когда мне представилась эта мысль так же ясно, как будто собственное мое счастье. Вспомнилось, что та минута, в которую я решительно от тебя отказываюсь, есть минута счастия, что-то неизъяснимо возвышенное! И я готов просить у тебя как милости, чтобы ты со мною согласилась, чтобы ты меня подкрепила своим примером!..Не знаю, как пришло это божественное чувство в мою душу, но по сию минуту оно в ней твердо. Сохранив его, я в вашей семье займу настоящее место. Неужели маменька не даст мне всех прав своего брата… Неужели маменька в состоянии мне не поверить? Пускай она назовет меня искренно братом, тогда я ей верный товарищ и верный утешитель в тяжелые минуты. Но пусть же она будет и моим утешителем; пусть даст мне полное участие в судьбе моей Маши» [8] .
8
Письмо помечено датой: 1815 г., 27 марта. Полночь.
Не доверяя Жуковскому и дочери, Е. А. Протасова не разрешила им встречаться: они общались посредством писем, которыми обменивались даже живя под одной крышей. Но жертва оказалась напрасной: Жуковский не смог победить подозрительность, окружавшую его в семье. Вот что поэт писал Маше из соседней комнаты, перед тем как уехать из Дерпта:
«Милый друг Маша, надобно сказать тебе что-нибудь в последний раз… Я никогда не забуду, что всем тем счастием, какое имею в жизни, обязан тебе, что ты давала лучшие намерения, что все лучшее во мне было соединено с привязанностью к тебе, что наконец тебе же я был обязан самым прекрасным движением сердца… Все в жизни к прекрасному средство! Я прошу от тебя только одного: не позволяй тобою жертвовать, а заботься о своем счастии. Этим не обмани меня… Помни же своего брата, своего истинного друга; но помни так, как он того требует, то есть знай, что он, во все минуты жизни, если не живет, то по крайней мере желает жить так, как велит ему привязанность к тебе — теперь вечная и более, нежели когда-нибудь, чистая и сильная!
…Я бы желал, чтобы ты написала мне поболее. Я от тебя жду всего. У меня совершенно ничего не осталось. Ради Бога, открой мне глаза. Мне кажется, что я все потеряю!» [9]
Поэт не ошибся. Видя безвыходность положения, М. А. Протасова 14 января 1817 года вышла замуж «по рассудку» за дерптского профессора медицины И. Ф. Мойера, человека трезвого ума, волевого и в лучшем смысле слова прекраснодушного, который признавал ее «право» на платоническую любовь к Жуковскому.
9
Цит. по кн.: К.-К. 3ейдлиц. Жизнь и поэзия В. А. Жуковского. СПб., 1883, с. 73–74.
Замужество любимой девушки явилось для Жуковского катастрофой, но он нашел в себе силы смириться. Маша привязалась к мужу, но записывает в дневнике, что в минуты тоски ей помогает одно только слово, которое надо произнести вслух — «Жуковский!». Она записывает также слова, мысленно обращенные к мужу: «Я счастлива, видя тебя довольным; позволь же мне быть печальной» [10] . Сестры Протасовы были необыкновенными женщинами и заслуживали лучшей участи. Отсылаем читателя к специально посвященным им книгам [11] .
10
«Уткинский сборник. Письма В. А. Жуковского, М. А. Мойер и Е. А. Протасовой». М., 1904, с. 270.
11
См.: П. Н. Сакулин. М. А. Протасова-Мойер по ее письмам. СПб., 1907; Н. В. Соловьев. История одной жизни. А. А. Воейкова — «Светлана». Кн. 1 — Пг., 1915; кн. 2 — Пг., 1916.