Стихотворения
Шрифт:
Что касается Марии Андреевны, то она продолжала страстно любить Жуковского во все годы своего брака. Жуковский для ее же блага старался подавить свое чувство; ему было ясно, какой опасной утопией является жизнь «втроем», о которой сначала думал он сам, а Маша мечтала всегда. Оставались воспоминания. «Моя Дуняша, — писала она своей ближайшей подруге А. П. Киреевской-Елагиной, — неужели все прошедшее прошло без остатку? потеряв отечество, надобно было всё потерять?…Весенний воздух часто переносит в Долбино, и становится горько, горько! Избави тебя Господи знать эту несносную болезнь Heimweh. Мишенское, Белёв, Долбино, Муратово, всё старое, все воспоминания, все радости, — всё теснится в сердце и губит ту каплю радостей, которую здесь имею» [12] .
12
Письмо
Жуковский не часто писал и приезжал еще реже. Это был единственный выход. Мария Андреевна писала ему часто. Приводим несколько выдержек из ее писем — которые она умела писать великолепно и в веселости и в печали [13] .
«Завтра троицын день; время славное, всё прошедшее теснится на душу, и я благодарю Бога за него. Кто лучше моего знал совершенное счастие?…Друг мой, тебе обязана прошедшим и настоящим хорошим, и если заслужу когда-нибудь награду в том мире, то твоя же вина. Ты не можешь вообразить, как ты мне бесценен… Ты ободряешь на хорошее трудное и строго наказываешь за ветрености, неосторожности, нетерпение и прочие гадости. Вот моя исповедь. Дурачок, когда так много воспоминаний общих, то прошедшее — друг вечный. Сих уз не разрушит могила. Прощай до завтра».
13
Далее цитируются отрывки из писем М. А. Протасовой к Жуковскому 1819–1822 гг. — «Уткинский сборник», с. 219, 229, 259, 277.
«Сегодня необходимее, нежели когда-нибудь, болтать с моим старым, древнейшим другом. Жуковский, мне часто случается такая необходимость пописаться к тебе, что ничто не может ни утешить, ни заменить этого занятия; я пишу к тебе верно два раза в неделю, но в минуту разума деру письма. Я бы желала посылать их тебе, но сперва надобно условиться: дери их ты и не отвечай ни на что. Если в моих эпистолах тебе что не понравится, то не бранись и не задумывайся об этом; думай просто, что это последний отголосок в старину вами избалованного сердца, которое еще все плачет об своих игрушках и которое радо бы было переначать всю длинную жизнь снова, единственно для того, чтоб поиграть так блаженно».
«Добрый Тургенев <А. И.> прислал мне твою „Пери“. Друг мой! я еще ее не читала, а вот уже три часа, как она лежит перед мною. Признаться, не знаю, что больше взволновало мою душу: толстая ли тетрадь твоих стихов, которые по крайней мере на сутки оживят все способности души, воскресят в ней все радости, все хорошие чувства, или эта каракулька Ж, которая собственноручно намарана в конце тетради. Я не могу свести с нее глаз и думаю, что en partie [14] и она причиной тому, что скуплюсь счастьем читать сначала».
14
Отчасти (франц.).
«Пиши только иногда, ангел! ты мне этим должен! Ты там узнаешь, что ты дашь мне — рай или ад. Душенька, не рассердись за это письмо! крепилась, крепилась, да и прорвалась, как дурная плотина, вода и бушует, не остановишь!»
В 1823 г. М. А. Протасова умерла от вторых родов.
Мы позволили себе сделать выписки из писем ее и Жуковского, чтоб дать возможность читателю сопоставить этот жизненный и исторический материал, в его прямом эпистолярном отражении, с поэзией Жуковского, которая глубоко пронизана отзвуками его любви к Маше.
Хотя поэт был глубоко поглощен своими личными делами, он в 1810-х годах принимает активное участие в литературной борьбе.
Вместе с поэтами карамзинского лагеря (Батюшковым, В. Л. Пушкиным, Вяземским) он нападает на партию «шишковистов», на их чуждое европеизму понимание задач национальной культуры. Идеализация допетровской Руси становится мишенью для сатирических нападок со стороны карамзинистов и Жуковского. В цикле так называемых «долбинских» стихотворений (1814) многое направлено против «шишковистов», — например, сатира «Плач о Пиндаре». Когда в 1815 году для борьбы с обществом «шишковистов» «Беседа любителей русского слова» было создано общество «Арзамас», Жуковский стал его активнейшим деятелем.
В так называемых «арзамасских» произведениях Жуковского реализовался свойственный ему в молодости дар неистощимой шутки, зачастую почти раблезианской. Нелитературные, «домашние» стихи (и прозу) он с наслаждением писал еще задолго до возникновения общества «Арзамас», в свои счастливые годы, до войны 1812 года и до начала своей личной трагедии — в Муратове, имении Екатерины Афанасьевны Протасовой, где все без удержу веселились и ничто не предвещало будущих тягостных конфликтов, и позднее. В альбомах А. А. Протасовой-Воейковой сохранилось довольно много «игровых» текстов Жуковского, адресованных А. А. и М. А. Протасовым, а также пародий и самопародий [15] . В настоящем издании специально выделен раздел «Шуточные стихи». «Домашние», предназначавшиеся для узкого семейного или дружеского круга стихи Жуковского часто очень талантливы, интересны, заслуживают быть специально изученными. В отличие от поэзии Пушкина, в которой серьезное и шутливое в известном смысле синтезированы, у Жуковского серьезность и шутка преимущественно поляризованы. Конечно, Жуковский как поэт отдает непререкаемое первенство серьезности, и только серьезное он сознательно относит к области поэзии. Шуточные стихи остаются в основном для игровых целей.
15
Опубликованы в указ. книге Н. В. Соловьева.
Жуковский-«арзамасец» был очень изобретателен и как полемист. Эта сторона его характера и творчества получила в дружески-литературном кругу признание и одобрение.
И сам поэт подвергался нападкам со стороны противников нового направления. Большой шум вызвала комедия А. А. Шаховского «Урок кокеткам, или Липецкие воды» (1815), где Жуковский был выведен в лице комического персонажа Фиалкина, чувствительного поэта и любителя «страшных» баллад.
В европейских литературах второй половины XVIII — начала XIX века огромное распространение приобретает жанр баллады, восходящий к народнопоэтической традиции. Баллада отличалась пристрастием к «чудесам», «ужасному» — тому, что не подвластно логике и разуму, — преобладанием эмоционального начала над рациональным, сосредоточенностью на раскрытии чувств.
У Жуковского этот жанр становится одним из основных. Образцом для Жуковского были баллады Бюргера, Уланда, Вальтера Скотта, Шиллера, Гете; в русской литературе — «Раиса» Карамзина. Именно в балладах в наибольшей степени выразились романтические устремления Жуковского.
Баллады, с их драматическими сюжетами и увлекательной фантастикой, были доступны решительно всем и пользовались огромной популярностью. Они сыграли исключительную роль в развитии описательного стиля молодой русской поэзии.
Почти все тридцать девять баллад Жуковского — переводы.
Жуковского справедливо называли гением перевода. Забегая вперед, отметим, что по поводу «Одиссеи» Жуковского Фарнгаген фон Энзе, знаток греческого и русского языков, писал: «Мы, немцы, не имеем чего-либо столь удавшегося» [16] . Самому Жуковскому не изменило эстетическое чувство, когда он своему немецкому другу, не знавшему русского языка, указал своеобразный способ познакомиться с его творчеством: перечесть в подлиннике двенадцать стихотворений, переведенных им из Шиллера, «Лесного царя» и «Бренность» Гете, семь стихотворений Гебеля, «Наль и Дамаянти» и «Рустем и Зораб» Рюккерта, «Ундину» де ла Мотт Фуке. «Читая все эти произведения, верьте или старайтесь уверить себя, что они все переведены с русского, с Жуковского, или vice versa: тогда вы будете иметь понятие о том, что я написал лучшего в жизни; тогда будете иметь полное, верное понятие о поэтическом моем даровании, гораздо выгоднее того, если бы знали его in naturalibus» [17] .
16
Цит. по кн.: А. Н. Веселовский. В. А. Жуковский. Поэзия чувства и «сердечного воображения». Пг., 1918, с. 419.
17
«Русский архив», М., 1902, V, с. 145.