Стильная жизнь
Шрифт:
После того как она оставила у Баси Львовны записку, прошло почти две недели. А ведь та говорила, что Илья вот-вот должен приехать! Горячка первых дней ожидания этого «вот-вот» сменилась отчаянием, тоской, апатией…
Аля даже телефон перестала ставить у своей кровати и, когда он наконец зазвонил однажды днем, едва успела добежать на кухню – звонку к восьмому, наверное.
– Алечка! – услышала она. – Здравствуй, милая, наконец я тебя слышу!
В его голосе были радость и нежность, ни с чем нельзя было перепутать эти интонации!.. Дыхание у Али перехватило, она молчала, сжимая трубку так, словно та могла вырваться у нее из рук.
– Алечка,
– Не надо, Илюша, не перезванивай, – наконец смогла произнести она. – Я хорошо тебя слышу. Просто… мне уже не верилось…
– Да дела захватили, Алечка. – В его голосе мелькнули виноватые интонации. – Ведь месяц меня не было, а без меня тут все проблемы стопочкой складывались до лучших времен. Когда я тебя увижу?
– Когда хочешь, – ответила Аля.
Она уже справилась с волнением и говорила почти спокойно. Но говорить с ним по телефону, да еще стараться говорить спокойно после того мучительного, невыносимого ожидания, которым были наполнены ее дни, – нет, это было совершенно невозможно!
– Хочу – немедленно! – ответил Илья. – Но получится часов в пять, не раньше. Ты сможешь ко мне подъехать?
Они встретились у выхода из метро «Пушкинская», у самого памятника.
– Счастливое место, помнишь? – сказал Илья, когда объятия его на мгновение разомкнулись и Аля подняла голову от его груди. – Я, знаешь, даже в Японии думал: вот приеду и встречусь с тобой у памятника Пушкину… Прямо как романтически настроенный юноша!
Аля не знала, куда они пойдут, и не думала об этом. Илья никогда не сообщал ей о своих планах, но каждый раз все оборачивалось какими-нибудь счастливыми событиями. И тем более это должно быть так теперь, после разлуки…
– Поедем? – спросил Илья, еще раз целуя ее. – Ты извини, всего два часа в моем распоряжении.
Его машина была припаркована в двух шагах от памятника, напротив здания «Известий». Аля наконец разглядела, что это был темно-изумрудный «Фольксваген».
– Почему же ты не спросишь, куда я тебя везу? – спросил Илья, выруливая на Тверскую.
– А мне все равно! – рассмеялась Аля. – Илюшка, я так соскучилась! Мне бы хорошо было, даже если бы мы с тобой просто на лавочке у памятника посидели!
– Зачем же на лавочке? – улыбнулся он. – Мы лучше в студию ко мне съездим. Сегодня же пятница, все уже разбежались. Я тебе не хотел говорить, приберег сюрприз… На завтра одно смешное мероприятие намечается. У меня ведь именины завтра, знаешь?
– Нет, – удивленно ответила Аля.
– Ну да, – кивнул он, – Илья Пророк завтра, оказывается. Я, по правде сказать, и сам не знал, но наша тусовочная общественность бдит. На завтра телевизионщики бенц затеяли.
Он посмеивался в усы, поглядывая на Алю, но глаза у него были не ироничные, а просто веселые – золотистые огоньки плясали в прозрачной, чайной глубине.
– Хочешь принять участие? – спросил Илья.
– С тобой, – кивнула Аля.
– Ну, понятно, что со мной. Но ты будешь исполнять главную роль, – сказал он, но объяснять, в чем заключается главная роль, не стал.
Студия находилась на Шаболовке, в небольшом особнячке, спрятавшемся в переулках неподалеку от метро. У входа стоял милиционер, пропустивший Алю только после того, как Илья расписался в журнале. К счастью, у нее был с собой паспорт: забыла вытащить из сумки месяц назад.
– Раскрутились,
Знаменитая надпись и в самом деле красовалась на белой, с золотой ручкой двери, которую Илья распахнул перед Алей. Сама же студия действительно была комфортна и изящна; впрочем, это Алю уже не удивляло. Чувствовалось, что в этой просторной круглой комнате должно быть одинаково хорошо и работать, и отдыхать – или думать, глядя в потолок…
Аля еще в домашнем кабинете Ильи догадалась, что даже обыкновенные канцтовары – все эти прозрачные коробочки с дискетами, пестрые скрепки, маркеры, степлеры и маленькие разноцветные карточки с короткими пометками, приклеенные в самых неожиданных местах – например, на экране компьютера или на книжном стеллаже, – создают ощущение особой непринужденности. С той же непринужденностью были разложены по полу какие-то эскизы – как будто бы художник на минуту вышел из студии и вот-вот должен был вернуться. И лампочки располагались словно в беспорядке, прикрепленные к длинному кронштейну на потолке или спускаясь вниз, как микрофоны.
Она сказала об этом Илье, и он кивнул, соглашаясь.
– Европейская непринужденность, я бы сказал, – заметил он. – Стильность. Теперь-то оно само собою получается, а сначала приходилось за этим следить. Покупать специально, в приличных фирмах. Ведь это все только кажется мелочами, а на самом деле формирует образ жизни. Можно, конечно, взять обыкновенные советские скрепки – бумаги не разлетятся. Но ты же чувствуешь, что это будет совсем не то? Мне, помню, девицу одну даже уволить пришлось, которая у нас за все эти дела отвечала: никак не хотела понимать…
В студии никого не было, и Аля, не отвлекаясь, разглядывала обстановку.
Ее внимание привлекла картина, висевшая прямо напротив входа и словно притягивавшая к себе лучи внимания каждого, кто открывал дверь. Казалось, что источник света скрыт где-то внутри этой картины, что он не зависит от общего освещения. Этот скрытый свет выхватывал на холсте из темноты небольшой круглый стол, за которым сидели трое. Они склонились над рисунками, разложенными на столе, и на верхнем рисунке тоже были изображены трое, сидящие за столом в рассеянном, таинственном свете… Картина повторялась, уходя в глубину самой себя, и бесконечно притягивала взгляд.
– Кто это? – спросила Аля, завороженно глядя на необыкновенную картину.
– Кто изображен или автор кто? – переспросил Илья. – Нарисованы мы все, и автор в том числе – вон он, Венька, а вот я, а это Костя, он в Америке теперь. – Подойдя к картине, он показал на фигуры за столом. – Немного на Чюрлениса похоже, по-моему. «Сказка королей», что ли. Но в общем, отражает… Вот так мы и начинали: сидели за столом, думали, спорили. Выпивали тоже. Время зря теряли, одним словом! Но без этого едва ли что-нибудь получилось бы. Как и без знаменитого дивана, – усмехнулся он.