Стильная жизнь

Берсенева Анна

Аля не выдержала и прыснула, услышав последние слова. Она уже догадалась, что подобные фразочки – особенно о Мишеньке – Бася Львовна произносит явно в расчете на публику и вместе с тем удивительно естественно, как дышит.

«Вот это актриса!» – подумала Аля, а вслух сказала:

– Я хотела записку ему оставить. Вы сможете передать, Бася Львовна?

– Да господи! – махнула рукой та. – Оставляйте, какие дела. Извините, а вы случайно не еврейка? – поинтересовалась она.

– Нет, – удивленно ответила Аля.

– Может, бабушка или дедушка? – не отставала Бася Львовна.

– Да нет же, – улыбнулась Аля. –

Меня об этом даже не спрашивали никогда!

– Вы стесняетесь, – убежденно сказала Бася. – А я вам скажу, совершенно нечего стесняться. Конечно, раньше это старались не афишировать, но теперь же совсем другое дело! Между нами говоря, много различных льгот. Мы с Мишенькой получаем гуманитарную помощь от еврейского общества, к хануке давали хорошую говяжью тушенку и конфеты. Вы знаете, что такое ханука? Вижу, что не знаете, очень даже напрасно. А если б мы хотели, – она понизила голос, – мы бы давно могли жить в Израиле, и Мишенька как ветеран получал бы там такую пенсию, что будь здоров! Но мне это надо – жить с его сыночком и этой паскудой? Она же до сих пор считает, что Мишенька меня осчастливил, прописал в Москве! – Изливая на Алю всю эту лавину сведений, Бася наливала воду в чайник. – Хотела бы я посмотреть, в какой Москве он сейчас жил бы, если б не я! Жулебино он имел бы, а не Москву. Когда сносили наш дом, сколько я обивала пороги? Меня знал весь Моссовет, председатель меня слушал, вот как вы сейчас. И разве можно сравнить эту квартиру с той конурой, которую ему оставил сыночек? Так что вы зря стесняетесь, что вы еврейка, – заключила она.

– Да я и правда – ни сном ни духом! – рассмеялась Аля. – С чего вы взяли, Бася Львовна?

– У вас еврейские глаза, – объяснила та. – Большие, черные и еще такой, знаете ли, элемент, что сразу понятно.

– Не знаю, – пожала плечами Аля. – У мамы точно такие же, только серые. А у папы маленькие, но черные. Так что у меня просто серединка на половинку.

По лицу Баси было видно, что она не поверила ни одному Алиному слову.

– Очень жалко, – сказала она. – А я Илюшке всегда говорю: женись, детка, на еврейке, тогда ты будешь знать, что у тебя есть жена, а у твоих детей – мать! Вот мой старший женился на русской – и какое он имеет счастье? Куда же вы встаете? – удивилась она. – Сейчас чай вскипит, я заварю свежий.

– Спасибо, Бася Львовна, – улыбнулась Аля. – Так передадите записку?

– Это вы не беспокойтесь. – Она опустила записку в карман. – Когда он приедет, я сразу буду знать. А вам, извините, сколько лет?

– Девятнадцать.

– Малое дитя, – кивнула Бася. – А мама знает, куда вы ходите ночевать?

– Ну, я не так часто хожу сюда ночевать, – слегка покраснев, сказала Аля.

– Это дело молодое, – не стала спорить Бася Львовна.

По ее лицу невозможно было понять, как же она все-таки относится к тому, что девятнадцатилетняя девушка ночует у взрослого мужчины. Впрочем, это было Але безразлично. Поблагодарив, она пробралась по заставленному коридору и вышла из квартиры.

Атмосфера дома установилась какая-то похоронная, и Аля винила в этом только себя.

Родители почти не разговаривали ни с ней, ни друг с другом. Даже разгоравшиеся после телевизионных «Новостей» родительские споры о политике, над которыми Аля посмеивалась втихомолку, – тоже прекратились.

Она видела,

что отец с тревогой посматривает на нее – наверное, не понимая, почему ее так бурно начавшийся роман не имеет продолжения. Да и мама, несмотря на попытки казаться неприступной, явно переживала. Она даже похудела немного, темные тени появились под глазами.

В тот вечер, когда она отнесла записку, Аля долго не могла уснуть. Известие о том, что Илья вот-вот вернется, растревожило ее. Бася Львовна наверняка передаст записку – значит, он сможет позвонить, как только приедет. Если захочет…

Вот эта последняя мысль и мучила Алю, и мучила все чаще.

Когда они были вместе – пусть совсем недолго! – в ее душу ни разу не закрадывались сомнения. Они принадлежали друг другу безоглядно и безраздельно, он любил ее так же, как она его – всем собою…

Но теперь, когда Ильи не было рядом, Але представилась вся его жизнь, а не только те недолгие часы, что он провел с нею.

Его жизнь показалась ей необъятной! Она не пыталась думать о том, что он делал до их встречи – об этом даже догадаться было невозможно. Но и то, что происходило с ним после…

Что он делает, как живет? Всего в его жизни наверняка так много! Аля пыталась вспомнить все, о чем он ей рассказывал. О клипах, о каком-то деловом обеде… Больше ничего она и не знала. А ведь в его жизни было множество людей, с которыми он был связан гораздо более прочно, чем с нею. Он упомянул мимоходом, что был женат. Но, конечно, та давняя жена не была его единственной женщиной, а может быть, и Аля не была теперь в его жизни единственной. Даже наверняка не была…

Эти мысли не давали ей заснуть, хотя свет она давно погасила. И Аля невольно прислушивалась к родительским голосам, доносившимся из другой комнаты.

– Я не понимаю, в чем состоит наша вина, – слышала она мамин голос. – В чем, по-твоему, я должна обвинять себя?

– Вот именно, что ты не понимаешь. – Отец говорил медленно, в его голосе проскальзывали какие-то незнакомые интонации, но Аля не могла издалека разобрать какие. – Может быть, это ее протест против излишне жестких рамок, в которые мы ее загнали. Ты загнала…

– Да в чем же жесткость?! – возмущалась мама. – В чем я ее ограничивала, можешь ты мне сказать?

– Не могу! – сердито отвечал папа. – Да, я не могу этого объяснить! Но я чувствую, я и по себе это чувствую… Твоя уверенность в том, что все должны жить так, как ты живешь – поддерживать твои взгляды, стремиться к тому, к чему стремишься ты, презирать одни и уважать другие человеческие качества… Ты все решаешь за других!

– Я не понимаю, Андрей, почему ты вдруг…

В голосе матери послышались слезы, и, наверное, она закрыла дверь в комнату, потому что Аля больше не разбирала слов – только напряженные, взволнованные интонации родителей.

Она ничего не могла сделать для них… Она и для себя ничего не могла сделать – только ждать.

Глава 13

Илья позвонил в последний день июля, когда Аля начала думать, что лучше было бы не ждать вовсе.

За этот месяц ожидания она устала больше, чем за все время поступления в ГИТИС. Ее не радовало даже то, что отношения с родителями как будто бы стали налаживаться: наверное, они решили, что Алину экстравагантную выходку можно забыть. Но ей было не до них…