Стивен Эриксон Падение Света
Шрифт:
– Убит!
– Честно говоря, я очень удивлен, что они растерзали не тебя.
Пошатнувшись, продавец птиц - кожа вдруг стала скорее серой, нежели черной - отвернулся и бежал вглубь проходов под навесами.
Эндест Силанн оглянулся на своих прихвостней.
– Что вы можете извлечь из случившегося?
– вопросил он коленопреклоненную толпу.
– Нечто не вполне логичное. Внутреннее волшебство отвергает давление мое и ваше. Она может подниматься из Терондая или истекать из самой земли. Может нестись на потоках дыхания зимы или клубиться под речным льдом. Может быть, оно соединяет звезды и перекидывает мосты над пропастью меж миром живых и мертвых.
–
– Оно приходит лишенным оттенка, готовым к использованию и в дурных, и в морально чистых целях. Оно подобно сырой глине из рудника. Ожидает примеси наших несовершенств, броска ладонью на круг гончарного колеса, глазури наших ошибок и печи нашего гнева. Сегодня я действовал не во имя Матери. Я действовал во имя достоинства.
– Он помедлил и закончил: - Так что встаньте и внемлите мне. Я лишь начал.
Эндест повернулся лицом к чреву Зимнего рынка: его толпам, частным заботам, скрытым страхам и тревогам, едва сдерживаемому напряжению жизни. Казалось, всё пред ним бурлит от щедрой щепоти дрожжей. И он различил в сыром тесте боль пленения зверей, предназначенных на убой; даже рассыпанные на лотках клубни источали слабую тоску о покинутой почве.
"Клетки наших жизней. Очередная тюрьма необходимости, толстые стены всевозможных оправданий - прутья отсекают то, что мы сочли невозможным. Как много ловушек для мысли...
Мать Тьма, не этого ли мы просим у тебя? Где же послы избавления? В поисках радости мы цепляемся за островки в море терзаний, и любой миг покоя скорее походит на простую усталость.
Смотри же, мать, как я устраиваю день освобождения".
Он ощутил ее ужас.
Но она не отступила, взор остался твердым и видел всё: как он пустился в путь, хватая силу и создавая благословение покоя, от коего не ускользнуть никому. Последователи шли позади, а перед ним ожесточенные мужчины женщины - скрытные и алчные лица, глаза как ножи, рубцы тяжкого труда - дрожали и падали на колени, закрывая лица. Все тревоги, все душевные борения на краткий миг утихли. У многих, видел проходивший по переулкам Эндест, дарованное отпущение вызвало слезы - не горя и не радости даже, но обычного облегчения.
Он шел между ними как лекарство, донося дары бесчувствия, раздавая каждому благословление внутренней тишины.
Привязанные козы, куры в корзинах, крошечные элайнты в высоких проволочных клетках. Летучие мыши, что бьются в деревянных ящиках, привязанные за ногу зайцы- они рвут себе жилы, снова и снова подпрыгивая в воздух - мычащие мириды, ласковые щенки, снова птицы и визгливые мартышки с юга -Эндест Силанн открывал каждую дверцу, разрезал веревки и, шепнув: - Домой!
– отпускал всех тварей. "Домой, к матерям. К стаям и стадам, в леса и джунгли. Домой во имя простого правосудия, простого обещания".
На него набрасывались в ярости, только чтобы испытать исчезновение страстей. Благословение поглощало их и превращало раненые души во что-то маленькое, в то, что можно унести в колыбели лелеющих ладоней.
Любая смерть стала предметом спора: он проходил мимо длинных столов, и снулая рыба вдруг начинала биться, раздувая жабры и сверкая глазами. Одним движением руки он отослал рыбу. "Сегодня мир возвращается к нетронутости. Сегодня я замораживаю время, даруя свободу жить во мгновении, между вздохом и выдохом. Дарую крошку покоя".
Мать Тьма следила за ним, шагающим сквозь хаос, разоряющим рынок, уносящим пищу,
Магия оказалась вором весьма многого... Эндест Силанн вдруг замер на середине площади. За ним портал вел на Зимний рынок, под полотнищами чьи -то рты выли от горя, а день угасал, сдаваясь сумеркам.
На площади сидел дракон такой огромный и такой близкий, что разум священника почти помутился. Его чешуя была охряно-золотой с алыми краями, оттенок становился бронзовым на шее и горле. Черные когти глубоко вонзились в мощеную землю. Крылья были сложены за горбатыми плечами, тварь опустила тяжелый клин головы, устремив на священника горящие золотом глаза.
Дракон заговорил в разуме женским голосом: "Возвращаетесь к нам, смертные?"
Он не мог разлепить губ. Опустил глаза на руки, видя, что ладони подняты и повернуты в сторону рептилии. Она видела. Она присутствовала.
"Ты дал ей тот же покой, смертный. То же проклятие. Как и те, что за твоей спиной, она страдает от потерь" . Громада головы чуть пошевелилась. "Но тебе и в голову не приходило, верно? Дар... и его обратная сторона. По твоим следам, Тисте, тысячи смертных охвачены отчаянием. Я притянута сюда - твое рвение стало маяком, твоя магия - ужасным цветком в темном и опасном лесу.
Ты потерял себя, смертный. Ты не остановился бы. Забрал бы весь город и, может быть, всю вашу страну".
– А если бы так?
– сказал Эндест спокойно, без вызова, честно выдавая удивление и страх.
"Твой дар покоя, смертный, не таков, каким ты его представляешь. Мгновения мира были не благословением. Конец жизненных терзаний имеет лишь одно название: смерть. Конец страданий и, увы, конец радостей и любви, утрата сладости бытия".
– Это не была смерть! Я отослал животных назад!
"Избыток силы пробуждает инстинкт, диктующий восстановление баланса. На каждую смерть, тобою причиненную, ты воскресил какую-то жизнь. Но магия соблазняет, верно? Бойся ее лести. Слишком часто благословение становится проклятием".
Онемевший от осознания смысла суровых слов драконицы, Силанн смотрел в ее глаза. Сказав после долгого молчания: - Благодарю, Элайнта. Но я уже гадаю, почему ты вмешалась?
"Меня интересуют акты любви, и мне все равно, какими путями она движется. Да, в таком состоянии вы слепы и можете лишь брести наугад. Тисте мне интересны. Грубые, несдержанные - словно драконья кровь смешалась с вашей".
Если так", продолжала драконица, постепенно раскрывая крылья, "не удивляюсь вашей гражданской войне".
– Постой!
– крикнул Эндест Силанн.
– Только это ты и дашь нам? Куда ты улетаешь? Как твое имя?
"Вопросы! Я не улечу далеко, но не ждите моей помощи. Любовь - лишь привкус, не более лакомый, нежели горечь горя или кислота сожалений. Но она... так соблазнительна". Крылья полностью расправились, раздулись неощутимым ветром, когти отпустили мостовую, словно лишь они держали тварь привязанной к земле. "Я отдам тебе, Эндест Силанн - чье сердце слишком огромно, чья душа начала понимать беспредельность своей сути - свою любовь. Коснусь пальцем твоих уст. Может быть, в следующий раз тебе придется сделать так же.