Стивен Кинг идёт в кино (сборник)
Шрифт:
— Я сказала, что не хочу их, ты слышишь?
Она теперь несла его в квартиру. Он весил почти сто фунтов и был тяжеловат для нее, но все равно она подняла его, продолжая бормотать. Бобби разобрал, что им хотя бы не придется разбираться с полицией — она туда не позвонила. Почти все время она просто сидела тут, перебирала в пальцах измятую юбку и бессвязно молилась, чтобы он вернулся домой. Она же любит его! Эта мысль билась в ее мозгу, будто запертая в сарае птица. Она же его любит. Это не очень помогало, но все-таки. Пусть это было ловушкой, но все-таки чуточку помогало.
— Я сказала, что не хочу их, что нам они не нужны, пусть
— Хорошо, мам, — сказал он. — Это хорошо. Отпусти меня.
— Где ты был? С тобой ничего не случилось? Хочешь поесть?
Он ответил на ее вопросы в обратном порядке.
— Хочу, ага, но со мной ничего не случилось. Я ездил в Бриджпорт. Вот за этим.
Он сунул руки в карманы штанов и вытащил остатки «Велофонда». Его долларовые бумажки и мелочь были перемешаны со смятыми десяти-, двадцати— и пятидолларовыми купюрами. Его мать уставилась на деньги, которые сыпались на столик у дивана, и ее здоровый глаз становился все шире и шире, так что Бобби испугался, как бы он не вывалился вовсе. Другой глаз продолжал косить вниз из грозовой тучи сине-черной опухоли. Она походила на старого пирата, видавшего виды, смакующего зрелище только что выкопанного сокровища — образ, без которого Бобби вполне мог бы обойтись… и который продолжал преследовать его в течение пятнадцати лет, отделивших эту ночь от ее смерти. Тем не менее что-то новое и не слишком приятное в нем радовалось тому, как она выглядела в эту минуту — старой, безобразной и смешной, не просто алчной, но и глупой. «Это моя мама, — думал он голосом Джимми Дюранте. — Это моя мама. Мы оба его предали, но мне заплатили лучше, чем тебе, мам, а? Ага! Моя взяла!»
— Бобби, — прошептала она дрожащим голосом. Смахивала она на пирата, а голос у нее был, словно у победительницы шоу Билла Каллена «Верная цена». — Ах, Бобби, столько денег! Откуда они?
— Ставка Теда, — сказал Бобби. — Это его выигрыш.
— Но Тед… он же…
— Ему они теперь не понадобятся.
Лиз вздрогнула, словно какой-то из ее синяков сильно задергался. Потом она принялась сгребать деньги в кучу, одновременно сортируя их.
— Я куплю тебе этот велосипед, — сказала она.
Ее пальцы двигались с быстротой опытного тасовальщика трех карт. «Никто ни разу не побил эту тасовку, — подумал Бобби. — Никто ни единого раза не побил этой тасовки».
— Прямо с утра. Как только «Вестер авто» откроется, мы…
— Мне велосипед не нужен, — сказал он. — Не за эти деньги. Не от тебя.
Она замерла, сжав пачки денег, и он увидел, как мгновенно расцвела ее ярость — что-то багровое и электрическое.
— И спасибо от тебя не дождаться, а? Дура я, что думала… Черт бы тебя побрал — ну, вылитый папаша! — она снова отвела руку, растопырив пальцы. Разница была в том, что на этот раз он знал, чего ждать.
— Откуда ты знаешь? — спросил Бобби. — Ты столько про него врала, что правды уже не помнишь.
Так оно и было. Он заглянул в нее, и Рэндола Гарфилда там не было — только коробка с его именем на ней… именем и выцветшим лицом, которое практически могло принадлежать, кому угодно. В эту коробку она складывала все, что причиняло ей боль. Она ничего не помнила о том, как ему нравилась песня Джо Стэффорда, не помнила (если вообще когда-нибудь знала), что Рэнди Гарфилд был настоящий миляга, готовый снять для тебя свою последнюю рубашку. Для такого в ее коробке места не было. Бобби решил,
— Он пьяных не угощал, — сказал он. — Ты про это знала?
— О чем ты болтаешь?
— Ты не заставишь меня его возненавидеть… и больше не сможешь делать его из меня. — Он сжал правую руку в кулак и прижал кулак к виску. — Я не буду его призраком. Ври себе сколько хочешь о счетах, по которым он не платил, про аннулированный страховой полис и обо всех неполных стретах, на которые он клевал — только мне об этом не говори. Хватит!
— Не смей поднимать на меня руку, Бобби-бой! И думать не смей!
В ответ он поднял левую руку, тоже сжатую в кулак.
— Ну, давай. Ты хочешь меня ударить? Я ударю тебя в ответ. Получишь сверх уже полученного. Только на этот раз за дело. Ну, давай же!
Она замялась. Он чувствовал, как ее ярость угасает с то же быстротой, с какой вспыхнула, и сменяется страшной чернотой. В черноте этой он различил страх. Страх перед сыном. Перед болью, которую он мог ей причинить. Не сегодня, нет… и не этими грязными кулачками маленького мальчика. Но маленькие мальчики вырастают в больших.
А так ли уж он лучше ее, что может смотреть на нее сверху вниз и давать ей отлуп? Да чем он лучше? В мозгу невыразимый журчащий голос спрашивал, хочет ли он вернуться домой, даже если это означает, что Тед останется без него. «Да», — сказал Бобби. «Теперь ты понимаешь ее немножко лучше?» — спросил тогда Кэм, и Бобби сказал: «Да».
А когда она узнала его шаги на крыльце, в первую минуту в ней не было ничего, кроме любви и радости. Они были настоящие.
Бобби разжал кулаки. Потянулся и взял ее за руку, все еще занесенную для удара… хотя теперь и без уверенности. Рука сначала сопротивлялась, но Бобби быстро расслабил ее напряжение. Поцеловал ее. Посмотрел на изуродованное лицо матери и снова поцеловал ее руку. Он так хорошо ее знал и не желал этого. Он жаждал, чтобы окно в его мозгу закрылось, жаждал той непрозрачности, которая делает любовь не просто возможной, но необходимой. Чем меньше знаешь, тем больше веришь.
— Я просто не хочу велосипеда, — сказал он. — Только велосипеда. Договорились?
— А чего же ты хочешь? — голос у нее был неуверенным, унылым. — Чего ты хочешь от меня, Бобби?
— Оладий, — сказал он. — Много-много. Умираю с голода.
Она напекла оладий вволю для них обоих, и они позавтракали в полночь, сидя за кухонным столом друг напротив друга. Он настоял на том, чтобы помочь ей вымыть посуду, хотя был уже почти час ночи. Почему бы и нет, сказал он. Ведь завтра ему не идти в школу, и он сможет спать, сколько захочет.
Пока она спускала воду из мойки, а Бобби убирал ножи и вилки, на Колония-стрит снова залаял Баузер — руф-руф-руф во тьму нового дня. Глаза Бобби встретились с глазами матери, они засмеялись и на секунду знание стало благом.
Он лег в кровать по привычному — на спине, раскинув пятки по углам матраса, но теперь это было как-то не так. Он же совсем беззащитен, и если чему-то вздумается поохотиться на мальчика, ему достаточно выскочить из шкафа и распороть когтем повернутый кверху живот. Бобби перекатился на бок и подумал: где теперь Тед? Он пошарил в пространстве, нащупывая то, что могло оказаться Тедом, но нигде ничего не было. Как раньше на Хулигансетт-стрит. Бобби был бы рад заплакать из-за Теда, но не мог. Пока еще не мог.