Сто и одна ночь
Шрифт:
От негодования перехватывает дыхание, щеки мгновенно вспыхивают. Отвратительно! То, что Граф издевается надо мной, и особенно то, что я так долго наблюдала за этим.
Отступаю, надеясь переждать этот накал страстей где-нибудь в самом дальнем уголке дома, но слышу требовательное:
– Входите!
Пялюсь на дверь, словно не до конца понимаю значение приказа.
– Входите. Или больше не возвращайтесь, – объясняет свою позицию Граф.
Все еще медлю. Негодую, злюсь, трушу. Уйти!.. Остаться?.. Какова цена моей гордости?
Ему безразлична
Одновременно сжимаю зубы и ручку двери – и вхожу в комнату.
Кажется, Граф не обращает на меня никакого внимания. Садится на диван. Горничная опускается перед ним на колени.
Я отворачиваюсь. Это настолько мерзко и унизительно, что я почти готова забыть о кольце и послать все к чертям!
Сердце колотится. В голове туман, и только светом маяка иногда проскальзывает спасительное слово: нельзя. Уйдешь – и все закончится. Знаю, что обязана слушать этот маяк, я столько раз обжигалась, но так сложно себя ломать…
– Я обещала вам историю и готова ее продолжить, – словно со стороны слышу свой голос, глухой, жесткий. – Но смотреть на это не обязана!
– А никто и не просит тебя смотреть, маленькая извращенка.
Хмурюсь, пытаясь понять, каким это образом извращенкой стала я, и почти забываю, что происходит у меня за спиной.
Поступиться малым, чтобы получить большее.
Я справлюсь и в этот раз.
Пытаюсь развернуть кресло спинкой к «сцене»: сначала толкаю руками, затем – бедрами. В него словно камней напихали! Мучаюсь долго и, наверное, зрелищно, зато скрип ножек о пол заглушает остальные звуки. Кое-как получается поставить эту громадину вполоборота. Кладу руки на подлокотники – хотя предпочла бы заткнуть уши.
Никогда. Ничего.
Выдыхаю.
Закрываю глаза и переношу себя в другой дом. Там мне как рассказчице тоже приходится подглядывать за полураздетой парой, страстно целующейся возле застланной самотканым покрывалом кровати, на которую им не терпится упасть…
– …Дома? – донеслось до Глеба сквозь ошеломляющее биение сердца.
Прислушиваясь, он прервал поцелуй.
– Твой папа вернулся? – хрипловатым голосом спросила Лана, проводя кончиком носа по его шее.
– Нет.
– Эй! Есть кто дома?! – снова прозвучало с крыльца, и чей-то кулак с грохотом ударил о деревянную дверь.
– Не ходи… – Лана льнула, терлась щекой о его безволосую грудь, но Глеб мягко отстранил ее.
– Надо проверить. Вдруг что случилось. Да и дверь он скоро вынесет.
Глеб поцеловал Принцессу в висок. На ходу надевая майку, сбежал по ступеням на первый этаж. Распахнул входную дверь и на мгновение зажмурился от холодной пощечины мелких капель.
Опираясь руками об арку, покачиваясь от порывистого ветра, там стоял мужчина. Лет за сорок, взлохмаченный, с усталым, злым лицом. Он казался возбужденным и нервным, но в сверкающих глазах не было ни тумана, ни резкости, присущих выпившим людям, уж в этом Глеб прекрасно разбирался.
– Пацан, машины здесь чинят?
Странная была у него манера общаться. Он будто пережевывал слова, прежде чем выплюнуть.
Поздний вечер, ни одно окно не горит, ворота – на замке. Ответ «мы закрыты» казался таким очевидным, что Глеб не стал его произносить, только кивнул.
– Понимаешь, пацан, я колесом на блок налетел. Такой… пористый, строительный, – мужик изобразил руками солидных размеров куб. – Из старших есть кто?
– Нет.
– Ты в машинах сечешь?
– Секу.
– Тогда пойдем.
Глеб обернулся. Где-то там – в тишине, в полутьме – его дожидалась Лана, все еще теплая, влекущая, податливая.
– Слыш, пацан, – мужик тронул его за плечо, коротко, резко, почти больно. – Колесо лопнуло, я сюда на запаске притащился. Но уже и на ней каркас ежом стоит. Выручай!
Глеб снял с гвоздя отцовскую брезентовую куртку и вышел под дождь.
«Фольксваген Поло» – не разобрать в грозу, какого точно цвета – почти не выделялся на фоне бушующей стихии, и поэтому казалось, что свет фар, конусами разрезающий воздух, лился сам по себе из ниоткуда.
Глеб посветил фонариком на поврежденный бок машины. Вмятины на кузове. Запаска тянула последние метры. Возможно, проблемы со ступицей. Машина казалась ему живым существом – жеребенком с поврежденным копытом и черт знает какими еще травмами.
– Идите в дом. Сам загоню.
Глеб открыл ворота. Чавкая сланцами по вязкому песку, вернулся к машине. Мужик все еще стоял рядом, держась за ворот ветровки так, чтобы вода не затекала за шиворот. Какого черта ему мокнуть?.. Но вопросов Глеб задавать не стал. Видно – мужик не в себе. Может, шок после аварии. Если раньше не попадал, нервы крепко могло тряхнуть.
Распахнул дверь, запрыгнул на сиденье и, уже поднеся ключ к зажиганию, обмер. Боковым зрением уловил чей-то силуэт в соседнем кресле. Глеб резко повернул голову – как раз вовремя – вспышка молнии осветила женщину. То ли от этого внезапного белого света, то ли из-за непривычной, цепляющей взгляд красоты незнакомка показалась Глебу эфемерной. Она сидела неподвижно, обнимая себя за плечи, и смотрела перед собой – куда-то за пределы стекла, покрытого водой густо, точно коркой льда.
У нее был четкий, точеный профиль. Полные сочные губы. Большие глаза с легким восточным разрезом. Прямой, чуть вздернутый нос. Никаких идеальных пропорций. Но, возможно, именно их отсутствие – то, что язык не поворачивался назвать изъяном, – и притягивало взгляд.