Сто и одна ночь
Шрифт:
Прочищаю горло.
– Граф?..
Молчание.
– Если вы не отзоветесь, я уйду.
Вместо ответа слышу легкий щелчок, и в зеркале, стоящем напротив входа в кухню, вспыхивает огонек.
Я снова заставила играть Графа по своим правилам. Чем придется поплатиться на этот раз?
Прячу мобильный в сумочку и направляюсь на кухню. То, что я вижу, удивляет меня не меньше, чем вчерашняя сцена с Камиллой.
Стол на кухне сервирован на двоих. В центре – блюдо, накрытое металлической крышкой. Граф стоит ко мне спиной
– Доброй ночи, Шахерезада, – произносит он глубоким бархатным голосом, от которого, полагаю, его подружки млеют. Во мне же только усиливается ощущение подвоха. – Вы же не против, если эта ночь будет более… романтичной? Электричество отключили.
В окнах соседних коттеджей я видела свет, но стою и помалкиваю.
– Прошу вас, – Граф отодвигает мне стул.
Ох, как же мне все это не нравится! Обстановка кажется такой безопасной, а Граф – таким обходительным и приятным, что я уже не сомневаюсь – просто так из этой кухни не выбраться.
– Вы разделите со мной скромную трапезу? – любезно спрашивает Граф и наливает в бокал воды из хрустального кувшина.
Можно подумать, у меня есть выбор.
Киваю, кладу матерчатую салфетку на колени. И вдруг осознаю, что не ощущаю запаха еды.
Граф подносит руку к блюду – и я уже знаю, что увижу под крышкой вовсе не утку с яблоками. Скорее, я бы поставила на отрубленную голову. Сжимаю пальцами салфетку. В горле пересохло.
Он приподнимает крышку блюда, и я вижу… Лучше бы это была отрубленная голова. Там лежит лист бумаги – ксерокопия моего свидетельства о рождении. Хорошо, что электричество не работает, Граф не может заметить, как побледнело мое лицо.
– Блюдо еще теплое, – со злорадством произносит он. – Доставлено курьером четверть часа назад.
Я делаю глоток из бокала. Промакиваю салфеткой уголок рта.
– У меня же есть кольцо с отпечатками ваших пальцев, – продолжил Граф. – Дай-ка, подумал я, покажу его одному своему приятелю. Представляете мое удивление, когда я обнаружил, что имя-фамилия-отчество, заявленные в вашей анкете, не совпадают с реальностью ни в одном пункте.
Молчу, опускаю взгляд. Почти не слышу Графа – пытаюсь осознать, чем мне грозит это разоблачение. Он может догадаться. Может копнуть…
– Волнуетесь? Понимаю, – сопереживающим тоном продолжает Граф. – Ведь о полиции вы знаете не понаслышке.
– Это была самозащита, – выдавливаю я.
– Только обидчик нападал на вас словами, а вы разбили ему нос.
– Слышали бы вы эти слова! – негодую я, но тотчас же напоминаю себе, где нахожусь. – Граф, вы же открыли мне дверь, значит, дали еще один шанс. Позвольте мне им воспользоваться.
Он садится за стол напротив и делает неопределенный жест рукой. Наверное, это согласие. В противном случае, думаю, жест был бы вполне определенный.
И я продолжаю свой рассказ – в полутьме подрагивающих свеч. За сервированным столом без еды. Перед человеком, который столько жизней пустил под откос! И теперь собирается сделать это снова.
Глеб сидел в плетеном кресле, попивая вино из бутылки. Он сделал лишь пару глотков и теперь раздумывал, продолжать ему или нет.
Лето закатывалось. Днем временами еще нещадно палило, но вечера стали прохладными.
Глеб смотрел на реку. Она лениво поблескивала в последних отсветах солнца, будто и не вода была, а кисель. Поднимался туман.
День выдался трудным и муторным. Глеба выматывало постоянное ожидание Ланы и еще чего-то, что он и сам не мог точно назвать. Все казалось зыбким, неопределенным, неустойчивым, будто во сне. Он словно только сейчас осознал, как сильно изменится его жизнь через пару недель, после переезда в другой город, который куда больше и ярче, чем этот. Сын собирался осуществить желание отца. А как насчет его собственной мечты? Почему в его сердце так глухо? Куда исчезло ощущение чуда, с которым он просыпался каждое утро? Почему даже то, что оно исчезло, больше не терзало душу? Он словно внезапно постарел…
Тоненько скрипнула калитка. Глеб словно и не удивился, когда во двор вошла Ксения, хотя не видел ее с той самой встречи в грозу. Едва заметно кивнул гостье. Поддержал взглядом, когда она оступилась на неровной плитке.
– Машина готова? – спросила Ксения, и ее голос оживил в Глебе воспоминания о ливне, ее волосах, запрятанных под куртку, о собственных дрожащих пальцах.
Он отставил бутылку, выпрямился. С приходом этой женщины кровь быстрее побежала по венам.
Почему пришла она, а не муж? Непонятно, нелогично.
– Краска еще не высохла, – ответил Глеб, прислушиваясь к звону в своем теле.
Ксения нахмурилась. Затем молча опустилась в соседнее кресло, откинула голову, прикрыла глаза. Они так и сидели – неподвижно, в тишине, – пока над лесом не потухла последняя розовая полоска.
Тогда Глеб сходил в дом за бокалами. Плеснул в оба. Один протянул Ксении. Она взяла, не глядя, машинально. Не чокаясь, выпили.
– Ненавижу, когда он пьет, – задумчиво произнесла гостья.
– Я… – Глеб кашлянул в кулак – голос показался глухим, хриплым, – …тоже.
– Поэтому и не пью, – Ксения сделала большой глоток и поморщилась.
– И я, – Глеб опрокинул в себя бокал.
Плеснул еще.
– Но сегодня особенный день, – она пригубила.
– И у меня.
– Достал. Ненавижу, – Ксения так просто произнесла последнее слово, будто говорила о вине – «сладкое», «теплое».
– А у меня день рождения.
Она часто заморгала, точно только проснулась, и посмотрела на Глеба. А тот посмотрел на нее – и теперь не ощутил ни смущения, ни робости, будто ему уже нечего было скрывать перед этой женщиной.