Сто лет назад
Шрифт:
Инграм принес мне мое платье, и с его помощью я оделся и вышел в смежную кают-компанию; я шатался так сильно, что ежеминутно боялся упасть и хватался за стены и за мебель, но когда мне пахнул в лицо свежий воздух из открытого кормового иллюминатора, я сразу почувствовал как бы приток сил.
— Вы ничего не слыхали, Инграм? — спросил я.
— Сегодня Оливарец спросил меня, как вы себя чувствуете, и я отвечал, что вы быстро начинаете поправляться.
— Прекрасно, — сказал он мне на это, — раз вы так хорошо ухаживали за ним, то и разделите с ним его участь, какова бы она ни была. Во всяком случае, я сумею избавиться от вас
Я ничего не возразил, так как знал, что это ни к чему не поведет и только еще более раздражит его.
— Вы хорошо сделали, Инграм; а через несколько дней наша судьба будет решена так или иначе. Я не думаю, что он решится убить нас!
— Да, я думаю, что он даже и не думает этого, если только сумеет отделаться от нас так, чтобы мы не могли стать ему опасны! — сказал Инграм.
Прошло еще два дня; на третий Инграм сообщил мне, что мы всего в нескольких милях от города и вскоре станем на якорь.
— Проберитесь туда наверх осторожно и затем придите мне сказать, что там делается!
Он пошел, и я слышал, как он поднялся по лестнице, но тотчас же вернулся назад и сказал, что мы заперты.
Это обстоятельство сильно раздосадовало меня, но делать было нечего, нам оставалось только терпеливо ждать, что будет дальше. Тем не менее, я должен сознаться, что находился в страшно тревожном состоянии. Мы слышали, как отдавали якорь, и как к судну подходили лодки, затем все стихло, потому что наступила ночь. Как только рассвело, мы услышали, как раскрыли все трапы и выгнали невольников на палубу; в продолжение всего дня их свозили на берег, а о нас как будто совершенно забыли. Я был страшно голоден и спрашивал себя, неужели Оливарец решил уморить нас голодом. Инграм поднялся по лестнице, рассчитывая крикнуть кому-нибудь из проходящих, чтобы нам дали есть, но на верхней ступеньке лестницы увидел приготовленный для нас двоих большой котел питьевой воды и достаточное количество варева и консервов, чтобы нам всего этого могло хватить на несколько дней. Вероятно, все это было принесено и поставлено там еще с ночи. Прошел еще день, и никто не показывался к нам, никто не проходил даже близко; у меня явилась было мысль вылезть из кормового иллюминатора и вплавь добраться до берега, но Инграм, высунувшись из иллюминатора, насколько только было возможно, сказал, что мы, по-видимому, далеко от берега, и что под кормой у нас резвятся акулы, как это почти всегда бывает у судов, нагруженных невольниками: акулы всегда чуют их запах и ждут добычи.
Однако на следующее утро наступил конец нашей мучительной неизвестности. Дверь кают-компании отперли, и в нее вошел Оливарец в сопровождении четырех португальцев. Он сказал им несколько слов по-португальски, после чего самым бесцеремонным образом схватили Инграма и меня за шиворот и потащили нас вверх по лестнице, на палубу. Я хотел запротестовать против подобного обращения, но меня не понимали. Тогда Оливарец сказал мне:
— Всякое сопротивление будет совершенно бесполезно, мистер Месгрев; вам остается покорно следовать за этими людьми; как только шунер уйдет отсюда, вы будете свободны.
— Это, конечно, возможно, Оливарец, но попомните мои слова: эта шутка не пройдет вам даром! Вы пожалеете о ней, и я еще увижу вас на виселице!
— Надеюсь, что она про меня еще не припасена, — отозвался он, — но мне некогда больше разговаривать с вами; у меня есть другое дело! — и он обратился снова к португальцам, которые, судя по виду, были какие-то правительственные служащие. Они вывели нас наверх, затем усадили на шлюпку и стали грести к берегу.
— Куда это они нас везут? — обратился я к Инграму.
— А кто их знает, сэр; вскоре и мы это узнаем!
Я пытался было заговорить с нашими провожатыми, но они крикнули грозно «Silentio!» И я понял, что это значило «молчать!» Видя, что они не желают меня слушать, я не стал более заговаривать с ними. Мы пристали к молу, затем нас провели по улицам города к большому скверу, по одну сторону которого громоздилось массивное здание весьма неприглядного вида, куда мы и направились. Дверь отворилась, и мы вошли в какой-то коридор. Здесь наши провожатые предъявили какие-то бумаги или документы встретившему нас человеку; тот снял с них тут же копию в большую шнуровую книгу, после чего наши провожатые удалились, а мы остались с теми людьми, которым они сдали нас с рук на руки, и которых я по виду принял за тюремных сторожей.
— В каком же преступлении обвиняют меня? — спросил я.
Но никто мне ничего не ответил, а только двое из служащих взяли и повели нас к темной тяжелой двери, которую они открыли, отодвинув засовы, и втолкнули нас в просторный двор, переполненный людьми всевозможных рас и типов.
— Ну, — сказал я, когда дверь заперлась за нами, — мы, как вижу, в заключении в какой-нибудь тюрьме; любопытно было бы знать, выпустят ли нас отсюда, когда шунер уйдет, как сказал Оливарец, или нет?
— Трудно сказать, — отозвался Инграм, — весь вопрос в том, что здесь держат людей; вот если бы мы нашли здесь кого-нибудь, говорящего по-английски, то сразу бы узнали это.
Между тем, многие из толпы подошли к нам и стали нас разглядывать, затем они отходили и подходили другие, в числе них подошел к нам один негр и, уловив наш разговор, обратился к нам по-английски:
— Масса желает кого-нибудь говорящего по-английски? Я говорю по-английски, был долгое время на английских судах и готов вам служить!
— В таком случае, приятель, скажите нам, если можете, что это за тюрьма, куда мы попали, — спросил я, — и за что в нее сажают людей?
— Эй, масса, да это всякий знает, кто бывал в Рио! Это тюрьма для тех, кого отправляют в каторжные работы, на алмазные копи!
— Что вы хотите сказать?
— Как, что хочу сказать? Да то, что здесь содержатся люди, обреченные на пожизненные каторжные работы; преимущественно отсюда отправляют на алмазные копи, а пока не соберется таких людей целый транспорт, их временно содержат здесь. Затем их, как стадо, гонят к копям и там заставляют работать в копях и промывать алмазы. Если вам случится напасть на очень крупный алмаз, вас освобождают, а если нет, то вы умрете там, в копях.
— Боже Милосердный! — воскликнул я. — Нас продали в неволю, в каторжные работы!
— Да, — сказал со вздохом Инграм, — но все же это лучше, чем работать в рудниках; здесь мы, по крайней мере, будем дышать свежим, вольным воздухом.
— Свежим воздухом! Вольным воздухом, но в неволе! — воскликнул я, всплеснув руками.
— Полноте, сэр, не надо отчаиваться; ведь наша судьба еще неизвестна; быть может, нам вернут свободу, когда шунер уйдет.
Но я только отрицательно покачал головой, зная, что этого не будет.
ГЛАВА XVI