Сто лет назад
Шрифт:
— Я теперь краснокожий, — сказал я, чтобы задобрить своего собеседника.
— Да, и ты должен забыть белых людей! Теперь у тебя красная кровь в жилах; ты взял себе в жены нашу сестру и стал таким же, как и мы все!
Тогда я обратился к нему с таким вопросом:
— А у вас воины бьют своих жен, когда они говорят слишком много?
— Да, — сказал он, — если она много говорит, ее много бьют!
— Ну, а если моя жена будет говорит слишком много, и я побью ее, что на это скажут другие?
— Скажут: «Хорошо! Так и надо!». А если жена стара, ты можешь взять себе две, одну помоложе!
Я остался чрезвычайно доволен этим разговором; не то чтобы я желал взять себе вторую жену,
На третий день нашего супружества старуха взяла лук и стрелы, подала их мне и знаком пригласила меня выйти из хижины и постараться принести из леса дичины. Так как я знал, что в доме не было больше мяса, то нашел ее требование резонным и без возражений вышел на деревенскую площадь, где увидел нескольких молодых индейцев, отправлявшихся на охоту. Я присоединился к ним, и мы шли в продолжение шести часов, прежде чем пришли на их охотничьи участки. Когда лань промчалась мимо меня, я вспомнил мою прекрасную госпожу Уину и наши охоты с ней в африканских лесах. Мне посчастливилось, и я убил двух ланей, к великому удивлению и радости моих товарищей-индейцев, которые были уверены, что белый человек не умеет владеть луком и стрелами; это очень возвысило меня в их мнении и приобрело мне их расположение. Дичину вечером освежевали, разбили на куски и то, что мы не могли унести с собой, развесили по деревьям.
Впрочем, мы в этот вечер еще не вернулись домой, а расположились у большого костра и ужинали на славу. На другое утро мы понесли домой свою добычу, причем моя доля была не меньше, если не больше, чем добыча моих товарищей. В пути я тоже не отставал от них, так как издавна был привычен к ходьбе да от природы был здоров и силен, а за последнее время, работая на россыпях, притерпелся к усталости.
Когда мы пришли в деревню, жены и мужчины, остававшиеся дома, вышли нам навстречу, и мы отправили их за остальной, оставленной нами добычей, которую не могли унести. С этого дня я ежедневно уходил в лес и практиковался в стрельбе из лука. Ружья у меня не было, но зато был большой охотничий нож и топор. Мало-помалу я стал усваивать себе отдельные слова и с помощью переводчика вскоре научился изъясняться на наречии этого племени. Не прошло и трех месяцев со времени моего вступления в ряды сыновей племени массовомиков, как я уже научился свободно владеть языком и приобрел их полное доверие и уважение. Они признали меня ловким и способным снискивать пропитание себе и своей семье и умеющим покорить своей воле жену, что они также весьма оценили. Когда моя старуха увидела, что я не желаю покоряться ее ласкам, то разгневалась и разбушевалась, но я повалил ее на землю и беспощадно отколотил. Это заставило ее опомниться; после того я относился к ней, как к рабыне, с большой строгостью, и так как она была известна всему племени, как злая и сварливая женщина, то индейцы за это более уважали меня.
Мало-помалу я вполне свыкся с жизнью индейцев. Тем не менее меня не покидала надежда снова увидеть мою дорогую Эми.
И Небо еще раз смиловалось надо мной.
Однажды я шел по следу оленя, который завел меня далеко в сторону от моих товарищей-индейцев, охотившихся вместе со мной. Животное было ранено мной, но уходило от меня с такой быстротой, что я едва успевал идти по его следу, временами нагоняя его, временами теряя совершенно из вида. Индейцы видели, как я гнался за оленем, и подбодряли меня загнать его в конец.
Я гнался за ним в продолжение нескольких часов и вдруг услышал оружейный выстрел, как раз в том месте, где
В первую минуту я подумал, что кто-нибудь из индейцев пристрелил моего оленя, и на всякий случай стал осторожно подвигаться вперед, скрываясь за деревьями, как вдруг увидел белого человека, стоявшего над убитым животным. Я приостановился на минуту, не зная, кого вижу перед собой, друга или врага. Но я знал, что он еще не успел перезарядить своего ружья, поспешил окликнуть его, прячась в то же время за дерево.
— Это вы, Эвенс? — отозвался европеец.
— Нет, — отвечал я, — но я тоже англичанин!
— Ну, так покажитесь сюда!
— Я в наряде индейца, потому что жил до сих пор среди них, после того как они захватили меня и отвели к себе!
— Прекрасно, подойдите поближе! — сказал человек в костюме моряка.
Я выступил из-за дерева, и когда он увидел меня, то быстро взвел курок своего ружья.
— Не бойтесь! — сказал я.
— Не бояться? — засмеялся он. — Хотел бы я знать, чего бы мог бояться; я только хочу, на всякий случай, быть настороже.
— Ладно! — отозвался я и, подойдя ближе, рассказал, как я попал к индейцам, и что теперь я бежал от них и хотел бы более не возвращаться,
— Ну, что же! Я здесь на небольшом шунере, что стоит на якоре, там, в низовьях этой речонки. Несколько человек из наших высадились здесь на берег, чтобы добыть свежего мяса; я отбился от товарищей… Я никак не думал, что индейцы здесь так близко от английских поселков и заимок.
— А разве эти поселки и заимки близко отсюда? — спросил я. — Я совершенно не знаю, где нахожусь; впрочем, эти места вовсе не наши обычные охотничьи участки; меня завел сюда вот этот самый олень, которого вы убили. Мы теперь очень далеко от нашей индейской деревни.
— Я так и думал; я уже не раз бывал здесь на берегу и никогда не встречал ни одного индейца. Но вы спрашиваете, далеко ли мы от английских поселений;
я не могу сказать вам этого в точности; ведь поселки или, вернее, заимки рассыпаны на громадном протяжении, но вы здесь приблизительно в 50-ти или 60-ти милях от Джемстоуна.
— А в какой реке стоит на якоре ваш шунер?
— Я не знаю названия этой реки, да, всего вероятнее, она и не имеет никакого названия. Мы заходим сюда за топливом и водой: здесь нет населения, а потому нечего опасаться любопытных расспросов.
— Кто же вы такие, что избегаете расспросов?
— Как бы вам сказать? Говоря по правде, мы то, что называется «веселые бродяги», и если вам придет охота присоединиться к нам, то у нас на судне найдется для вас койка.
— Очень вам благодарен, — сказал я, — но я не достаточно люблю море и был бы совершенно непригоден для вас. (Я понял, что «веселые бродяги» означало не что иное, как «пираты»).
— Это как вам будет угодно, — сказал он, — я не хотел вас обидеть!
— Нет, нет… — поспешил я его успокоить. — Я весьма благодарен вам за ваше любезное предложение, но дело в том, что я не могу долго оставаться на судне. А вот если бы вы указали мне дорогу к ближайшей английской плантации, я был бы вам глубоко признателен.
— Да вот, прямо в этом направлении их несколько; если вы пройдете каких-нибудь пять или шесть миль, то непременно набредете на одну из них. Идите в этом направлении, держа нос по ветру!
— Большое вам спасибо, — сказал я, — но, быть может, я повстречаюсь с вашими товарищами, они примут меня за индейца…
— Нет, в этом направлении вы их не встретите, — возразил моряк, — они остались далеко позади меня.
— В таком случае, прощайте! И еще раз благодарю вас.
— Прощайте, приятель, и чем скорее вы смоете с себя эту мазню, тем скорее станете похожи на англичанина! Добрый путь!