Сто лет пути
Шрифт:
— Дмитрий Иванович! Здорово! Ну, ты посмотри, а? Я отсюда, а он сюда!
Поглядел на Варвару немного гусаром и представился:
— Говорухин Станислав Сергеевич, режиссер.
— Здравствуйте, — выговорила Варвара.
— Ты в нее, что ль, влюбился, Дмитрий Иванович? — И, понизив зычный голос, Варваре почти на ушко: — Точно вам говорю, влюблен! По роже сразу видно.
Он величественно шагнул в лифт, оставив за собой общее смятение чувств, и только оттуда засмеялся и помахал зажатой в руке кепкой.
— Слушайте, Дима, — сказала Варвара, когда двери кабины закрылись. Вид у нее был такой, как будто она только что пробежала стометровку
— Это же парламент.
— Вот именно! А со стороны кажется, что здесь не люди, а, не знаю, статуи, понимаете? Статуя Станислава Говорухина. Статуя еще какого-нибудь деятеля.
— Люди, — сказал Шаховской. — Конечно, люди! Недавно на заседании вспоминали, как двадцать лет назад, когда эта Дума только зарождалась, все ждали зарплату. Декабрь, Новый год на носу, а денег ни у кого нет. И зарплату дадут только в январе, а это девяносто третий год. Ни еды, ни питья. И непонятно, что со страной будет. То ли гражданская война, то ли еще какая-нибудь. Как в девятьсот шестом, один в один.
— Все повторяется?
— Не знаю, Варя. Мне кажется, не в повторении дело.
— А в чем?
— Есть путь, и по нему надо пройти. Его нельзя ни обойти по обочине, ни проскакать на коне, ни облететь на самолете. С него можно свернуть в кусты, как в семнадцатом году, но так или иначе придется вернуться, причем именно в ту точку, с какой свернули. И дальше идти. Проскочить вперед не удастся. Пока не пройдешь, ничего не будет.
— Чего — ничего?
— Ну, того, о чем все мечтают — демократии, цивилизованных общественных отношений, уважения к власти. Вы же все знаете!
— Это когда будет-то? В следующей жизни? Или через одну?
— Если бы после девятьсот шестого никуда не сворачивали, уже было бы.
— Вы в это верите?
— Хуже гораздо, — ответил Шаховской. — Я знаю.
Он открыл перед Варварой дверь в тесную приемную и пропустил ее вперед.
— Здрасти, — сказал Александр Бурлаков довольно хмуро. В руках он держал бумаги, которые подавала секретарша, и сегодня он еще больше был похож на штангиста, удрученного тем, что не взял вес и его наказали, вместо штанги заставили возиться с какими-то бумажонками. — Проходите в кабинет, я сейчас.
Он зашел следом, прикрыл за собой дверь и мрачно осведомился, чаю или кофе.
Шаховской, который был совершенно уверен, что из чая и кофе ничего не выйдет, сказал, что и то, и другое было бы отлично. Бурлаков взглянул на него и уставился на Варвару.
— Варвара Дмитриевна с Петровки, — объяснил Шаховской туманно.
— Ворошилов звонил, просил с вами переговорить, — сказал Бурлаков. — А Петр Валерианович редко просит! А вы следователь, что ли? Убийство Ломейко расследуете?
Варвара, которая с интересом оглядывалась по сторонам, даже не поняла, что мрачный депутат обращается именно к ней.
— Я?.. Да, я участвую… в расследовании. В общем и целом.
Бурлаков, не слушая, побарабанил пальцами, положил одну папку на другую, посмотрел в окно, а потом зачем-то под стол.
— Я в тот раз не понял, — наконец, сказал он Шаховскому. — Кто вы, откуда. Думал, вы тоже… заинтересованная сторона. Поэтому сразу обозлился. Хорошо, Ворошилов позвонил!..
Это была попытка извинения, и Шаховской извинение принял.
— Я и есть заинтересованная сторона. Полковник Никоненко, который ведет дело, просил меня с вами встретиться. Вы ведь с Ломейко не ладили, да?
— Да чего там «не ладил»! Еще немного, и я бы его посадил. И наплевать мне на папашу его всесильного!
Дмитрий Иванович немедленно почувствовал себя гением сыска, который вот-вот узнает нечто важное, а Варвара перестала исподтишка оглядываться по сторонам и насторожила уши.
— Подождите, Александр, — тут Шаховской понял, что не знает его отчества, подождал, что тот подскажет, но депутат лишь мрачно сопел. — Что значит — посадили бы?
— Да то и значит. Отправил бы материалы в прокуратуру или куда их надо отправлять… А там пусть разбираются. Главное, я и узнал-то случайно!..
— Что узнали?
— Про аферу.
— Про какую аферу?
— Этого Ломейко назначили директором музея на Воздвиженке, так?..
— Так.
— Музея там раньше никогда не было, так?
— Так.
— Под это дело, под музей, выделили бешеные деньги. Так?
На этот раз Дмитрий Иванович ограничился кивком. По всей видимости, так оно и было, должно быть, выделили.
— Ломейко все раскрасиво и подробно расписал, что куда пойдет. Сколько миллионов на ремонт, сколько на оборудование музейное, сколько на создание экспозиции. На охранные системы, на подсветки, на микроклимат, на персонал!.. В общем, все по делу толково изложил. Это вон в Кондопоге директриса плачет, не знает, как субсидию получить, не умеет красиво написать, а у них того гляди крыша провалится и весь музей снегом заметет!.. — Бурлаков взял папку и потряс ею перед носом Шаховского, как будто это профессор виноват, что директриса из Кондопоги не умеет субсидию получить. — Чаю дадут нам или нет?
Бурлаков вышел из-за стола, походил немного и стал возле окна. Лицо от серого дня за окнами тоже казалось серым, усталым.
— И, главное, он ко мне пришел, понимаете?! То есть до такой степени уверен был, что все ему с рук сойдет, что пришел!
— Я не понял, — сказал Дмитрий Иванович осторожно. — Что сойдет?
Бурлаков отвернулся от окна.
— Я же рассказываю! Ломейко пришел к нам в комитет, прямо ко мне. Денег, говорит, не хватает, и нужно в бюджет на следующий год музей на Воздвиженке вписать как особо важный государственный объект. Помогите, говорит, на министерство культуры выйти, чтобы они нас вписали. Выделено столько-то, нужно еще столько же. Иначе не смогу музей открыть, говорит! А следующий год как раз годом культуры объявили. Нужно поддерживать культуру-то, и все траты на нее — святое дело.
Он вернулся за стол, порылся в папках и вытащил еще одну.
— Вот его предложения, назовем это так. Хотите посмотреть? Хотя чего там смотреть, одни цифры. Я сначала ничего не понял, обещал поддержать. Потом стал разбираться. Вы понимаете, — сказал он с некоторым даже удивлением, — я и разбираться-то стал, потому что денег он просил очень много! Оборотистый молодой человек. Лихой.
Лихой молодой человек был убит в этом своем музее. Убит… скверно, как выразилась тогда Варвара.
— Ну вот. Я читал, считал, ну ни в какие ворота, и концы с концами не то что не сходятся, а вообще не найдешь их, концов-то!.. Я к нему поехал. В первый раз по-дружески, понимаете? Я там никогда раньше не бывал, на Воздвиженке. По идее, ремонт должен полным ходом идти, а никакого ремонта нету, и ремонтировать, на мой взгляд, нечего, все в идеальном порядке содержалось. Там же дом приемов был!.. Я сметы попросил, документы на ремонт, и он ничего! Дал мне сметы, какие-то ведомости с печатями фиолетовыми! В кресле сидел, смотрел на меня, как на душевнобольного. Снисходительно так поглядывал!..