Сто осколков одного чувства
Шрифт:
Словом, как вы уже догадались, девочка была готова к появлению в ее жизни принца. Время от времени она посматривала на молчаливую дверь с досадой, которая очень шла к ее лицу...
...Он въехал в ее жизнь на старой «девятке». И въехал неудачно.
Это произошло ранним сентябрьским днем, когда она шла из института в белом платье и в том настроении, когда чувствуешь себя Невестой Мира. У нее все получалось этим летом, она прожила его так, как хотела, и теперь по плану должна была влюбиться.
Она полагала, что влюбляться нужно на бульварах,
...Она не сразу сообразила, что произошло, просто вдруг почувствовала себя мокрой. Только потом она посмотрела на платье и увидела огромные черные пятна. А еще потом услышала:
– Простите, ради Бога... Там яма была, ее не видно под водой. Что же вы ходите так близко к проезжей части, лужи ведь, третий день дожди...
Она не поняла, что незнакомый голос обращается к ней. Она зажмурилась и снова открыла глаза. Пятна никуда не делись. Они остались на месте и расширялись с каждой секундой. Мокрая до белья, она стояла перед всей Москвой, как девчонка, сходившая под себя во сне...
Она захотела умереть тут же, не сходя с места. Посмотрела на свою грудь, с проступившим под мокрой тканью соском, и снова захотела умереть. Тут же. Не сходя с места. Ни в один из ее замечательных планов не входил этот миг абсолютного позора.
Она слепо оглянулась вокруг. Все, конечно, смотрели только на нее. Мужчины притормаживали, ощупывали глазами – и шли себе дальше. От их взглядов по коже шли мурашки. Неожиданно обожгло в паху, волна возбуждения прокатилась по животу и стянула грудь, как корсет. Самое смешное, что ей вдруг нестерпимо захотелось облегчиться. Мочевой пузырь, казалось, сейчас просто взорвется.
Когда она почувствовала прикосновение к своему локтю, это едва не случилось. Несколько капель предательски выскочили из-под стражи и смешались с остальной грязью. Но ситуация осталась под контролем, даже слух и зрение заработали снова, предъявляя ей человека, стоящего рядом, и его слова.
– Я отвезу вас домой, – нервно сказал человек. – Чтобы вы смогли переодеться. Где вы живете?
– Так это вы меня забрызгали? – спросила она, глядя на него с любопытством, как на диковинное чудовище.
– Я, – он попытался улыбнуться. – Простите, ради Бога. Там яма была, их же не видно под водой. Вот я и въехал, со всеми вытекающими последствиями.
– Это вы... меня... забрызгали? – снова спросила она, чувствуя, что от знаменитого благоразумия не осталось и следа.
– Да. Я... – сказал он и виновато понурил голову.
Она изо всех сил треснула его кулаком по затылку. Он опешил, схватился за голову и засмеялся.
– Пойдемте, вы замерзнете, – сказал он.
Она заплакала, прикрывая грудь локтями. Он набросил ей на плечи свой пиджак и повел ее в машину. Щелкнула дверь, она оказалась в теплом салоне и вдруг почувствовала, что на нее никто больше не смотрит. Даже хозяин машины смотрел на руль, боясь покоситься в ее сторону.
Между тем, возбуждение не думало проходить. Ей пришлось взять себя в руки, чтобы спокойно назвать адрес собственного дома, где ее ждал Мэл на стене и запасная одежда в шкафу. Странно, но ей хотелось только сбросить грязное и мокрое. Надеть взамен что-либо теплое и сухое не хотелось. А хотелось остаться совершенно голой, а дальше видно будет.
Незнакомец, унизивший и растоптавший ее чудесный день, вел себя тише воды и ниже травы. Только его глаза – острые, живые, которые она видела в зеркальце салона, не вязались с молчанием.
Он великолепно вел машину. Несмотря на казус с лужей, чувствовалось, что это – профессионал, каких поискать. Москва неслась мимо, не успевая заглянуть в окна машины, и девочка была этому рада.
Тишина каталась по салону, как пустая бутылка. Он включил музыку, но Она сразу подобралась, как пружина, и Он вернул тишину на место.
Потом Москва за окнами остановилась, и Она увидела из окон свой подъезд. Она выскочила из машины, громко хлопнув дверью вместо прощания, и умчалась к себе на пятый этаж, прыгая через три ступеньки.
Еще на бегу, она почувствовала, как рвется наружу возбуждение. Едва успев открыть дверь, она бросилась в туалет и, сидя, срывала с себя одежду, пока бесконечная струя била в пасть удивленного унитаза.
Потом она бросилась в комнату, голая, рухнула в кресло и, расставив ноги широко, как только могла, схватила себя руками за грудь и пах. Глаза впились в портрет на стене, но с неожиданной ненавистью разглядели только пыль на глянцевой бумаге, иностранные слова, бессмысленное чужое лицо...
Она зажмурилась, сжала пальцы изо всех сил. По ладони текло. Она провела языком по линии жизни и подхватилась с кресла. Распахнула дверцу шкафа, схватила первое попавшееся платье, и, на ходу втискиваясь в него, выбежала в коридор. Ступени лестницы опрокидывались перед ней, как костяшки домино – одна за другой. Наконец, распахнулась дверь – и в маленький двор, заросший старыми велосипедными шинами и сохнущим бельем, вырвалась разъяренная похоть семнадцати лет от роду...
Машина стояла там, где и должна была стоять. Конечно, Он никуда не уехал, иначе и быть не могло. Он курил и покачивал головой в такт неслышной отсюда музыке.
Она подскочила к двери, распахнула ее и с треском захлопнула за собой. На сей раз, она уселась впереди, на «сиденье смертников», и по ее лицу было сразу видно, что о ремнях безопасности сейчас лучше не заикаться.
Он все понял, молча кивнул и завел двигатель. Музыка дрогнула и зазвучала с новой силой.
– This is the road to hell, – пел Крис.
И Она верила в это, хоть начало дороги было больше похоже на обычную свалку в заросшем хрущевском дворике.
Спидометр показывал 40, когда они выехали на Херсонскую. На 70-ти они проползли Севастопольский проспект, разменяли сотню на Балаклавском, и, наконец, рванули по Варшавке, уже не глядя на циферблат.