Сто осколков счастья
Шрифт:
Женщины многозначительно взглянули друг на друга, одна указала дымящейся сигаретой вдоль тротуара:
– Третий отсюда, по этой стороне. – И, не дожидаясь, пока Варя отойдет, усмехнулась ядовито: – Кто только в артистки не прется! С ребенком прямо притащилась!
– Да бросит она его! Сейчас на жалость надавит, а потом на вокзале пристроит. Помнишь, вчера тоже артистка с ребенком бродила. Одна родила неизвестно от кого, а все подружки по очереди мамаш из себя изображают.
Варя споткнулась, резкие слова незнакомок ударили в сердце. Она так растерялась, что не нашла достойного ответа.
Да к тому же на воре шапка горит…
«Как они догадались, что Джулька не моя? – лихорадочно думала девушка. – Неужели заметно? Почему же в комнате матери и ребенка никто ничего не заподозрил? Пусть хоть убивают, Джульку я никому не отдам. Она моя, родная!»
Варя с нежностью поглядела на спящую малышку: от вида крошечного личика щемило сердце, кроха стала такой близкой!
Она приподняла колыбельку, с наслаждением втянула нежный аромат, едва уловимое теплое младенческое дыхание. Душу захлестнула волна любви! Соленая на вкус.
«Большой взрыв! – стыдясь собственных чувств, улыбнулась Варя. – Переворот в сознании. Когда-нибудь, на пенсии, заслуженная артистка России Варвара Кручинина засядет за мемуары и напишет: «Материнский инстинкт проснулся в звезде внезапно и довольно рано, в двадцать один год».
«Заслуженная артистка» остановилась возле чугунной ограды невысокого желтого здания: осмотреться, обдумать неприятные слова случайных собеседниц, решить, как вести себя, чтобы не вызывать подозрений?
«Чтобы убедительно сыграть роль, вы должны уметь присвоить жизнь своего героя, сделать ее своей, – вспомнила наставления педагогов. – На усадку любого текста требуется не меньше двух недель. В течение этого срока войдите в тело и душу персонажа, мыслите, как он».
Варя вздохнула: двух недель у нее нет. Придется вживаться в образ одинокой мамы по ходу пьесы, играть по вдохновению.
Она увидела табличку на оплывшей от времени приземистой колонне, сосредоточенно закусила губы: «Российская академия театрального искусства»! Знаменитый ГИТИС, вот где предстояло начинающей актрисе сыграть внезапно свалившуюся на нее роль брошенной матери. И оценивать ее будут не дремлющие в ожидании поезда пассажиры зала ожидания, а внимательные, цепкие знатоки лицедейства!
– Пожелай мне удачи, Джулька, – прошептала девушка и с бьющимся сердцем вошла в раскрытую калитку.
Варя приготовилась увидеть театральную роскошь: позолоту, парчовый занавес, блистательных, недосягаемых примадонн, высокомерных небожителей сияющих артистических вершин.
Но бояться оказалось совершенно нечего – в институте было провинциально, по-домашнему просто: обычные коридоры, разномастный линолеум, стандартная мебель. Под одной из дверей притулились влажная тряпка на самодельной швабре и зашарканное оцинкованное ведро. Пусто, тихо и после летней улицы – прохладно.
– Вы, девушка, куда? – окликнул Варю мужской голос: она не приметила в полумраке охранника.
– В отдел кадров, – бодро ответила Варя.
– Это по другой лестнице, но вроде там еще никого.
Охранник окинул Варю наметанным взглядом и сразу распознал провинциалку: он этих девчонок столько здесь перевидал!
– В Москве раньше одиннадцати на работу не приходят: что в редакциях, что на телевидении и в театрах – подтягиваются к полудню.
– Я все-таки схожу, вдруг хоть кто-то пришел? – попросила Варя.
Охранник молча выкинул руку в сторону дверей, мол, иди проверь.
Дверь с распечатанным на компьютере листком «Бухгалтерия, отдел кадров» была приоткрыта. До Вариного слуха донесся шорох.
Она заглянула в комнату с маленькими солнечными окошками – кто-то из сотрудников уже пришел? – но обнаружила лишь уборщицу: женщина с полными голыми ногами вытряхивала в черный пластиковый мешок мусор из корзин.
– Нет еще никого, – сказала уборщица.
– Можно я здесь побуду, пока кто-нибудь не придет?
– В коридоре обожди, – отрезала женщина.
Она говорила, растягивая концы фраз, совсем как на Вологодчине. Варя смекнула: женщина, как и она, приезжая, «нашенская». Это прибавило решимости.
– Простите, пожалуйста, можно вас спросить? Вы тут, наверное, все знаете, может, что-то посоветуете?
То, что ее, поломойку, сочли за опытного сотрудника театральной академии, польстило женщине.
Она благосклонно закрутила край мешка с мусором и повернулась к дверям. В прорехах между туго натянутыми полами халата белели живот и оплывшие колени.
Варя втиснулась в заставленный столами кабинет.
– Вы не знаете, можно здесь устроиться на работу? На любую. Например, как вы, клининг-персоналом, но чтобы дали комнату в общежитии?
Она помолчала, сморгнула, униженно пробормотала:
– Или хотя бы пустили переночевать на несколько дней, пока студенты на каникулах… Мне ненадолго, вот-вот знакомые из отпуска в Москву приедут.
Женщина не спеша села на стул, отерла рукой шею и приготовилась к обстоятельному разговору.
– Уборщицы и посудомойки всегда нужны, все в артистки рвутся, а грязь убирать никто не хочет. Я сама по молодости техникум мечтала окончить, да нужда заставила коридоры драить.
– Ой, я бы с удовольствием сюда уборщицей устроилась, – приободрилась Варя. И доверительно добавила: – Ночью бы полы мыла, а днем в фильмах снималась. Но мне пока жить негде: квартиру снимать дорого, да и обмануть норовят. Хоть бы несколько деньков продержаться, пока на студии работу найду.
Женщина вздохнула, устало обмякла, грустно распустила губы, покачала головой, словно говоря: вот и еще одна провинциальная дуреха, как когда-то она сама, приехала искать счастья в столице. В фильмах сниматься!