Сто писем Георгия Адамовича к Юрию Иваску
Шрифт:
Для меня литература, и в частности поэзия, — самое важное, что есть в жизни. Оттого я не могу примириться с превознесением Ремизова и всей его бесстыдно-слащавой и фальшивой подделки под поэзию. Вы защищаете в «Оп<ытах>» поэзию от прозы, от <нрзб.>тельного Алданова, — и это хорошо. Но Вы ее предаете слева, и это гораздо более «плохо», чем то «хорошо». Ремизов — знамя, символ фальши, а Вы не замечаете своего же собственного ужасного признания, соглашаясь со мной, что он «мошенник»: «Да, но наш мошенник» [342] (и еще Вы подчеркнули «наш»!). Ведь то-то и ужасно, что наш!! К другим мошенникам я равнодушен, мне до них нет дела. А от этого у меня сводит скулы и тошнит. Когда-то из вежливости я написал, что «не понимаю Р<емизова> и ищу ключа к нему» [343] , а дурак Ульянов этому поверил. Что можно в Р<емизове> не понимать? Все ясно. Ну, долго писать не стоит. Но, скажите, зачем я буду что— то сочинять о «невозможности поэзии» — т. е. о недостижимости правды и о ее неотделимости от поэзии — в журнале, где все участвующие с удовольствием барахтаются во лжи и приглашают к этому читателей? Поверьте, я себе не придаю значения. Но я что-то делаю в литературе и хочу делать это «что-то» по-своему и с теми людьми, которые в основном со мной согласны. Кстати, мне очень жаль, что Вы на этот раз не посоветовались с Варшавским, с которым, кажется, совещались прежде. У него на все это есть и слух, и чутье [344] .
342
К этому месту письма Иваск сделал
343
В одной из своих рецензий (Новый журнал. Книги 51–52 // РМ. 1958. 5 июня) Адамович писал о Ремизове: «Не скрою, не стану притворяться: мне лично “ключ” к этому очень сложному, очень противоречивому, замечательному и несносному писателю нужен. Завидую тем, кто им восхищается без оговорок или отбрасывает его без колебаний!» Более ранних высказываний такого рода нам отыскать не удалось.
344
В недатированном письме к И.Чиннову Адамович продолжает тему:
Иваску я третьего дня написал едва ли не самое злое письмо в моей жизни — по поводу возвещенного им превознесения Ремизова в следующей книжке «Опытов». Не могу с этим примириться, хотя лично против Ремизова ничего не имею. Это — сдача всех позиций, измена, предательство того облика поэзии, который — мне казалось — в «Опытах» мало-помалу проступал. Это восхваление поэзии-лжи, поэзии-лукавства, всего, что мне отвратительно, сколько бы ни было за ним таланта. И кроме того, это поддержка всех обманутых Ремизовым модернистических дураков. Я Иваску почти написал отказ от дальнейшего участия в журнале и все думаю, надо ли это сказать публично, с объяснением причин? Если боюсь этого, то исключительно потому, что боюсь саморекламы и какой-то неуместной принципиальности, которую трудно было бы объяснить.
(Письма к Чиннову. С.253).
Ваш Г. Адамович
62
29/ XI-<19>57 <Манчестер>
Дорогой Юрий Павлович
Я давно уж собирался Вам писать, а вчера получил письмо Ваше. Спасибо. Я перед Вами виноват, и это чувствую. «В сердцах», после визита к Иванову, я Вам написал что-то несуразное о чествовании Ремизова. Но тогда я действительно был сердит, а теперь об этом и говорить не стоит.
«Опыты» я получил, но успел их только перелистать. Прочел только Варшавского, а Вас еще нет — простите! [345] Конечно, что же скрывать, страницы поздравительные доставили мне большое удовольствие! Вейдле в особенности. Стоило прочесть на своем веку всех Джойсов и Клоделей, чтобы провозгласить эту «славу», будто бравый вахмистр с чаркой в руке на полковом празднике! [346] Варшавский стал изысканнее, как-то «литературнее», чем был, чуть-чуть манернее. Я очень люблю его писания, но едва ли он (на этот раз) вызовет отклик и интерес. Его тема — недоумение — не дает ему покоя, но если бы он нашел в себе силы ее забыть, было бы лучше, т. е. был бы большой писатель, который пока остается только в зародыше. Все-таки очень хорошо, что «Опыты» его печатают и поддерживают. Он из тех людей, которых надо хвалить и не бранить — иначе он завянет. Есть и другой род людей, наоборот.
345
Имеется в виду рассказ В.Варшавского «Рассеянность. Из записок художника». (Оп. 1957. № 8. С. 26–35) и статья Иваска «Философ в дурацком колпаке. Владимир Филимонов» (Там же. С. 73–82).
346
Заметка В.В.Вейдле по поводу юбилея Ремизова (в отличие от неозаглавленных материалов Г. Иванова и В.Маркова) называлась «Алексею Михайловичу слава!».
Да, случайно увидел фразу Маркова — о себе, будто «у Иванова есть все, чего Ад<амович> требует» [347] . Ну, оставляю это на его совести, но с уверением, что — не все, далеко. Нет поэта, который был бы мне более чужд сейчас, чем Ив<анов>, хотя он действительно хороший и подлинный поэт. Кстати, по его просьбе я должен сочинить о нем статью (но это между нами, и не бойтесь, не для Вас!) [348] .
А для «Опытов» — остаюсь при желании и мысли сочинить статейку о поэзии, последнюю в своей жизни и для меня окончательную. В мыслях она у меня кончается обращением к Боратынскому, а выйдет ли это на бумаге — еще не знаю. Но Боратынский, в смысле «последнего собеседника», именно последний русский поэт, т. е. дальше пойти некуда и не к кому [349] .
347
В своей статье В.Ф.Марков писал:
…здесь мы даже не сравниваем его с пресловутой группой «парижской ноты». «Нота» может не существовать, потому что в его стихах есть все, чего требует Адамович, и еще очень много сверх то- 41 го, а лучшие представители «ноты» не дотягивают даже до рецептов «властителя дум» 30-х гг. Сравнить его хотя бы с Поплавским, этим парижским Есениным для избранных, или с немного малокровной музой Штейгера.
(Марков В. О поэзии Георгия Иванова// Там же. С.84).
348
Речь идет о статье Адамовича «Наши поэты: Георгий Иванов» (НЖ. 1958. Кн.52. С. 55–62). Вторая и последняя статья из этого цикла была посвящена Одоевцевой (Там же, 1960. № 61 С. 147–153). См. в письме Адамовича к И.Чиннову от 31 мая 1961: «Я не хотел продолжать этой серии, не хотел вообще писать ее. Но сначала пристал Г.Иванов, потом Одоевцева — будто и ему, и ей это было крайне важно!..» (Там же. 1989. № 175. С.257). В письме к Одоевцевой от 5 марта 1958 Адамович замечает: «Гуль прислал письмо с восторгом по поводу) моей статьи о Жорже. Карповичу будто бы тоже очень понравилось. Действительно, не статья, а бонбон» (Эпизод сорокапятилетней дружбы-вражды. С.470). О работе над статьей см. также письма Адамовича к Р.Б.Гулю от.7 декабря 1957,9 января и 3 февраля 1958 (Письма Георгия Адамовича к Роману Гулю / Публ. Г.Поляка; примеч. В.Крейда // НЖ. 1999. Кн.214. С. 201–203).
349
В финале статьи Адамовича действительно использованы стихи Е.А. Баратынского «Молитва» (1842 иди 1843) («Царь небес! Успокой…»).
Отчего Вы в Канзасе, а не в Кэмбридже? Навсегда, или это — гастроли? О Пушкине и Толстом разговор был бы долгий. Только вот что: П<ушкина> с Ремизовым помирить еще можно бы, а с Толстым — никак: или — или. Кстати, бедный Ремизов, по слухам, совсем плох.
Ваш Г.Адамович
Когда — приблизительно — готовятся следующие «Опыты», если они вообще продолжаются? Я 10-го декабря еду на месяц в Париж, адрес обычный. Г.А.
63
24/I-<19>58 <Манчестер>
Дорогой Юрий Павлович
Все собирался отвечать Вам на предыдущие два письма, а сегодня получил новое — от 17 января.
Я не писал Вам отчасти из-за немощей и болезней: азиатский, сверх-азиатский грипп, от которого и сейчас не вполне отделался. Все мои парижские каникулы прошли в аспиринах и настойках.
О существовании «Опытов» я — вопреки Вашему предположению! — помню твердо. Статью о поэзии пришлю непременно, в феврале, не позже. Сейчас у меня много мелких здешних дел и работы, отчасти и литературной. Должен написать статью (маленькую) о Г. Иванове для «Нов<ого> Журнала», по настойчивому желанию автора и его жены (это — между нами, конечно). Обещал я им это еще летом, а теперь пришли последние сроки. Я пищу Иванову, что у него какой-то непонятный мне литературный зуд, а он — и она — уверяют меня, что это им нужно по каким-то иным (вероятно, финансовым) соображениям [350] . Перед этим аргументом — я пассую <так!>.
350
Статья о творчестве Г.Иванова довольно подробно обсуждается в письмах Адамовича к Иванову и Одоевцевой, в частности, в письме от 21 октября 1957: «…статью о Жорже напишу непременно Практически от моей статьи не будет ничего, м<ожет> б<ыть>, 5 долларов лишних
Если буду жив, то во второй половине июня буду в Париже и, конечно, буду искренне рад Вас увидеть или, вернее, — видеть [351] .
Пока до свидания! Кто это писал об «Опытах» в «Нов<ом> Р<усском> Слове»? Довольно нахально и развязно [352] . А вот Большухин — соглашаешься с ним или нет, — по-видимому, человек настоящий. Кажется, Вы его знаете? Кто он и что он? [353] У меня возникла переписка с Биском в связи с его Рильке. Но я ее не продолжаю, не к чему.
351
О поездке Иваска в Европу в 1958 у нас мало сведений; в основном они ограничиваются последующими письмами, а также письмами Адамовича к И.Одоевцевой, где 25 июня сообщается: «Приехал Иваск, ничего, но с заячьей губой, чего я не люблю» (Эпизод сорокапятилетней дружбы-вражды. С.488).
352
Речь идет о рецензии: С.П. «Опыты» // НРС. 1957. 8 декабря. Приведем цитату из нее:
Большинство вещей, помещенных в восьмой книжке, именно таковы, но стоит пробежать оглавление, чтобы убедиться: «знакомые все лица», имена, встречаемые в печати из года в год… Неужто и в сам деле так узок у нас писательский круг и вовсе нет незнакомцев? Стихи Георгия Иванова, Ирины Одоевцевой, Игоря Чиннова — формально отличные стихи. Сетовать на то, что эти стихи унылы и мрачны, непозволительно. Предполагается ответ: ага, хотите, чтоб гром победы раздавался? Гражданских ноток желаете? Не будет вам гражданских ноток.
В письме к Иваску Цетлина замечает: «№ 8-й имеет успех. Сегодня мне сказал г. Аронсон, что он хотел писать, но М.Е. Вейнбаум ему сказал, что он попросил это сделать кого-то другого. Г.Я. Аронсон мне сказал, что считает этот номер талантливым и парадоксальным» (Amherst. Box 7. F.13). Псевдоним автора рецензии раскрывается в письме Ю.Большухина от 24 декабря 1957 к Иваску: «Некто, написавший об ОПЫТАХ в Н<овом> Р<усском>С<лове>, пожелал остаться неизвестным, но я открою Вам эту жгучую тайну: инициалы С.П. означают: Сам Писал. Или, как выражался Иван Александрович Хлестаков, “барон Брамбеус это тоже я”. Статья могла бы быть, конечно, и лучше, но Брамбеус участвует в номере, и это его немножко связало в похвалах соперникам, т. е. собратьям по перу” (Там же. Box 1. F 40).
353
Юрий Большухин (Юрий Яковлевич Кандиев, 1903—?) — прозаик, журналист. Возможно, имеется в виду статья: Большухин Ю. Поиски и находки // Оп. 1957. № 8. С. 195–101, или какая-нибудь из следующих публикаций Ю. Большухина: Об одной книге, о России, о людях // НРС. 1957.8 декабря; Три старика // Там же. 23 декабря (назовем разделы этой статьи: «Что ни шаг, то Маршак»; «Андрей Упит»; «Сергей Коненков»; подп.: «Юр. Б.»); Клюквенные заросли в «Литгазете» // Там же. 1958. 19 января.
Крепко жму руку.
Ваш Г.Адамович
64
14/III-<19>58 <Манчестер>
Дорогой Юрий Павлович
Пишу Вам по поводу статьи для «Опытов».
Я обещал ее Вам в феврале. Но писать ее начал только на днях и пишу урывками, «через час по ложке», или, вернее, — через день. Отчасти оттого, что много других дел, отчасти — от всяких размышлений «в связи», иногда мешающих писать прямо и быстро.
Вот я и хочу Вас спросить:
Когда Вам статья нужна, т. е. последний срок? Если я пришлю ее Вам в конце апреля (но это наверно!), будет ли непоправимо поздно? Назначаю апрель, т. к. на днях я уезжаю в Париж и не знаю, как там все сложится. Вероятно, поеду и в Ниццу.
Если статья будет размером больше обычного, стеснит ли это Вас? ‘Отвели ли Вы мне уже определенное число страниц, и если да, то сколько? Я Вам уже писал, что хочу написать эту «Невозможность» как некий свой итог. А итог может и разрастись.
Буду ждать ответа (но в Париж <адрес>).
Как живется Вам, «как можется»? (Видите, от хороших чувств к Вам вспомнил Вашу Цветаеву, но это и стихи хорошие.) Кстати, я хочу о ней в статье написать, в поправку и объяснение того, что писал о ней раньше, в заносчивости и раздражении [354] .
Ваш Г. А.
65
28/IV-<19>58 <Манчестер>
Дорогой Юрий Павлович
Вчера вернулся из Парижа и отвечаю — с каким опозданием! — на Ваше письмо от 24-го марта.
354
В статье «Невозможность поэзии» Адамович писал о Цветаевой:
Она, конечно, была настоящим поэтом, и, конечно, у нее попадаются отдельные прелестнейшие строфы, мелодические и меланхолические, женственные, как ни у кого. Задумчивость, полусонно-певучие интонации, тихий, сомнамбулический ход некоторых ее стихов к Блоку или ранних стихотворений о Москве неотразимы. Но творческие претензии Цветаевой мало-помалу оказались в разладе с ее силами: утверждаю это как очевидную истину, хотя и знаю, что остаюсь в одиночестве. Юрий Иваск, например, один из ее верных, стойких поклонников, вспомнил даже Державина, говоря о ней <…> о том, что в ее скороговорке, в ее причитаниях и восклицаниях, в ее ритмической судороге нет творческой новизны — т. е. данных для развития, — по-моему, и спорить нельзя.
(Оп. 1958. № 9. С. 45)
В Париже, как водится, вертелся в сливках света (впрочем, слегка скисших), потом ездил в Ниццу — и по легкомыслию не писал ничего [355] . Но статья о поэзии, писанная кровью сердца, будет непременно, без обмана, без отсрочки — через две недели у Вас. Она у меня вся в голове, надо только написать.
Через океан и 6000 милль <так!> расстояния чувствую, что статья Вашего итальянца о Пастернаке — вздор! При чем тут Стравинский? Жаль, что он не приплел и Пикассо! Я знаю этих иностранцев, еле — еле говорящих по-русски и увлекающихся Пастернаком: в Оксфорде их — пруд пруди, и все они стандартно-модернистические кретины. Но дело Ваше, печатайте, если надо! [356] А вот что Вы хотите печатать стихи из «Д<окто>р<а> Живаго», меня смутило. Разве они уже не появились — и в газетах, и еще где-то? Сомнение мое только насчет этого [357] . А вообще-то Пастернак, вопреки Вашим шпилькам по его адресу, много лучше, крепче, глубже Вашей Цветаевой, хотя она иногда и «шармантнее». Романа его я, к сожалению, еще не читал. Вейдле будто бы в восторге, почти что «телячьем». Но после тоста в честь Ремизова я к Вейдле утратил последние крохи доверия.
355
О времяпрепровождении Адамовича в Париже см. в его письмах к Одоевцевой за этот период (Эпизод сорокапятилетней дружбы-вражды. С. 474–484).
356
Речь идет о статье: Поджоли Р. Пастернак // Оп. 1958. № 9. С. 23–28. В ней говорится: «Пастернак — нео-романтик, подобно Стравинскому в “Весне священной” и в “Жар-Птице”» (с.26). Ренато Поджоли — американский литературовед, профессор Гарвардского университета.
357
В «Опытах» было напечатано шесть из «Стихотворений Юрия Живаго» («Гамлет», «Объяснение», «Осень», «Сказка», «Август», «Земля») с пояснительной заметкой В.Франка (см.: Там же. С. 6–16), в которой говорилось о том, где напечатаны остальные стихи. Вопреки утверждению Адамовича, он несколько скептически относился (по крайней мере, в это время) к самим стихам из романа. Приведем цитату из его письма к Чиннову от 20 мая 1958:
Насчет Пастернака я с Вами согласен. Его стихи никогда не доходят до черты, за которой нет споров. Последние, из «Д<окто>р<а Живаго» — жиже, слабее по напору, чем прежние. И уж никак я не могу вынести переложения слов Христа пастернаковским стилем! Романа я не читал. Говорят, это лучший русский роман XX века. Может быть. Если даже он литературно хуже, скажем, Бунина, то внутренне Пастернак, конечно, на другой высоте, и, пожалуй, правда, он больше Бунина, Горького и др. имеет право на продолжение «великой русской литературы». П<отому> что она ведь правда была «великая», а в наше столетие сдала и поглупела.
(Цит. по оригиналу. — РО ИМЛИ. Ф. И.Чиннова.)
В публикации М.Миллер это письмо ошибочно датировано 17 марта 1956. См.: Письма к Чиннову. С. 251–252.