Стоик
Шрифт:
Она помедлила минуту, потом ответила:
— Да, конечно, доктор Джемс.
И она пришла почти в назначенный срок, взволнованная, удивленная и огорченная.
При виде ее Каупервудом овладело знакомое ощущение усталости, которое он уже не раз испытывал за эти годы, — усталости не столько физической, сколько моральной. Как не хватало всегда Эйлин душевной тонкости — редкого качества, отличающего вот таких женщин, как Беренис! И все же Эйлин — его жена, и он должен позаботиться о ней, отнестись к ней с уважением, ведь она была так добра, так предана ему в те времена, когда он больше всего в этом нуждался. Воспоминания смягчили его, и когда Эйлин подошла к его постели, чтобы поздороваться, он ласково взял ее за
— Как ты себя чувствуешь, Фрэнк? — спросила она.
— Что ж, Эйлин, я здесь уже целый месяц, а силы у меня все убывают, хотя, по мнению доктора, дела мои не так плохи. Нам давно надо было поговорить, вот я и решил послать за тобой. Но, может быть, ты сначала расскажешь мне, как там перестраивается дом?
— Да, кое о чем надо бы посоветоваться, — с заминкой сказала Эйлин. — Но, по-моему, все это может подождать, пока тебе не станет лучше, как ты думаешь?
— Ну, видишь ли, мне едва ли когда-нибудь станет лучше. Вот почему я хотел видеть тебя сегодня же, — мягко сказал Каупервуд.
Эйлин промолчала, не зная, что ответить.
— Видишь ли. Эйлин, — продолжал он, — почти все мое имущество переходит к тебе, хотя я не забыл в завещании и о других, в частности о своем сыне и о дочери. Но все заботы об имуществе падут на тебя. А ведь это не шутка, ты будешь распоряжаться огромными деньгами. Вот я и хочу знать, как ты сама считаешь — справишься ты? И скажи мне, выполнишь ли ты в точности все, что сказано в моем завещании?
— Да, конечно, Фрэнк, я сделаю все, что ты скажешь.
Он вздохнул с чувством внутреннего облегчения и продолжал:
— По завещанию я предоставляю тебе полное право бесконтрольного владения имуществом, но именно поэтому я хочу предостеречь тебя: никому нельзя слишком верить. Как только меня не станет, тебя, разумеется, начнут осаждать всякие прожектеры и просители, будут вытягивать у тебя деньги на одно, на другое, на третье, будут добиваться, чтобы ты жертвовала в пользу разных благотворительных учреждений. Правда, я принял меры, чтобы оберечь свое имущество, — душеприказчики ничего не смогут предпринять без твоего ведома и одобрения, а уж ты суди и решай, какой план принять, а какой — отвергнуть. Один из моих душеприказчиков — доктор Джемс, на его суждение я вполне могу положиться. Он не только опытный медик, он человек добрый и глубоко порядочный. Я сказал ему, что тебе потребуется советчик, и он обещал во всем тебе помогать, насколько хватит опыта и умения. Помни, это человек на редкость верный и честный: я сказал, что оставлю ему кое-какие деньги в благодарность за все, что он для меня сделал, — и, представь, он отказался наотрез, хотя и согласился быть твоим советчиком. Так вот, если ты когда-нибудь попадешь в затруднительное положение и не будешь знать, как поступить, прежде всего обратись к нему и послушай, что он тебе скажет.
— Да, Фрэнк, я все сделаю, как ты говоришь. Раз ты веришь ему, то и я, конечно, буду верить.
— Должен сказать, — продолжал Каупервуд, — что в моем завещании имеются особые пункты, ими ты займешься, когда все наследники получат свою долю. Прежде всего, надо довести до конца перестройку моей картинной галереи и позаботиться о ее сохранности. Наш дворец пусть будет музеем, открытым для публики. Я оставляю достаточно денег на его содержание, и ты должна будешь следить за тем, чтобы он всегда был в порядке. Право, не знаю, Эйлин, понимала ли ты когда-нибудь, как много значил для меня этот дом. Сколько больших замыслов, которым я отдал свою жизнь, родилось в нем. Когда я строил его, покупал для него картины и статуи, я пытался внести в мою и твою жизнь частицу той красоты, что не имеет ничего общего с городской суетой и бизнесом.
Слушая Каупервуда, Эйлин, пожалуй, впервые хотя бы отчасти поняла, как все это важно для него, и снова пообещала выполнить в точности все его пожелания.
—
Он помолчал, переводя дух, — молчала и Эйлин.
— И еще одно, Эйлин. Я не говорил тебе об этом до сих пор, потому что не знал, как ты это примешь. Я начал строить склеп на Гринвудском кладбище, он уже почти готов, — это отличная копия древнегреческой гробницы. В нем два бронзовых саркофага — один для меня, а другой для тебя, если ты захочешь, чтобы тебя там похоронили.
При этих словах ей стало не по себе, и она невольно поежилась: он говорил о своей близкой смерти так же спокойно и деловито, как о постройке железной дороги.
— Ты говоришь, на Гринвудском кладбище? — спросила она.
— Да, — торжественно отвечал Каупервуд.
— И этот склеп уже почти готов?
— Меня можно будет похоронить там, если я умру в ближайшие дни.
— Право, Фрэнк, ты самый странный человек на свете! Что это ты вздумал строить самому себе склеп, — и мне заодно, — как будто ты уж так уверен, что не выживешь…
— Но ведь этот склеп простоит тысячу лет, Эйлин, — сказал Каупервуд, слегка повысив голос. — Все мы когда-нибудь умрем, так почему бы тебе не быть и после смерти рядом со мной, — разумеется, если ты не против.
Она не ответила.
— Ну вот и все, — закончил он, — по-моему, нас обоих должны похоронить в этом склепе, раз уж он для того построен. Впрочем, если ты не хочешь…
Но тут Эйлин прервала его.
— Ох, Фрэнк, не будем сейчас об этом говорить. Раз ты хочешь, чтоб меня там похоронили, так и будет, ты же знаешь… — И голос ее дрогнул от еле сдерживаемого рыдания.
В эту минуту открылась дверь, и доктор Джемс сказал, что больному не следует так много разговаривать; она может навестить его и в другой раз, только надо будет предварительно позвонить. Эйлин, сидевшая у постели Каупервуда, тотчас поднялась и взяла его за руку.
— Завтра я опять приду, Фрэнк, хоть ненадолго, — сказала она, — если тебе что-нибудь понадобится, попроси доктора Джемса позвонить мне. Только поправляйся, Фрэнк. Ты должен поправиться, должен в это верить. Ведь ты еще столько хотел сделать. Постарайся…
— Ну хорошо, хорошо, дорогая, я постараюсь, — ответил Каупервуд и, помахав ей рукой, прибавил: — До завтра!
Эйлин повернулась и вышла в коридор. Она направилась к лифтам, невесело раздумывая о своем разговоре с Каупервудом, как вдруг из лифта вышла женщина. Эйлин в изумлении воззрилась на нее — это была Беренис. На несколько секунд обе оцепенели, потом Беренис пересекла холл, открыла дверь и исчезла на лестнице, ведущей в нижний этаж. Эйлин, не помня себя, повернула было назад, к номеру Каупервуда, но вдруг передумала и направилась обратно к лифтам. Но тут же остановилась и замерла на месте. Беренис! Значит, она в Нью-Йорке, и, очевидно, это Каупервуд ее вызвал. Ну, конечно же! А он-то притворяется, что умирает. Неужели вероломству этого человека не будет границ?.. И он еще просил ее прийти завтра! И толковал о склепе, где она будет погребена рядом с ним! С ним! Нет, хватит! Больше она не желает его видеть, — пусть ее вызывают к нему хоть тысячу раз в день! Она прикажет слугам не отвечать на звонки, если будет звонить ее муж, или этот его сообщник — доктор Джемс, или кто-либо по их поручению!