Стокгольмское дело
Шрифт:
– Приглашаешь? Мне казалось, твои ресурсы…
– Может, я рассчитывал на твои… – улыбнулся Тедди. – Твой бизнес процветает, насколько мне известно.
– Процветал… пока не начали мочить моих клиентов, – Эмили тоже улыбнулась, впервые за весь день.
Тедди окатило теплой волной.
«Суши и Гриль». Маленький ресторанчик поблизости от Эмили, а машину Тедди припарковал вообще чуть не у ее подъезда.
– Эти вродеяпонцы на грани вымирания. Почти как панды, – сказала Эмили.
Она заказала суши. Тедди, к своему облегчению, нашел что-то на гриле – так и не приучился есть сырую рыбу. Белые параллелограммы тарелок на черном столе и обязательные палочки. Он попросил пива, Эмили – полбутылки белого вина. Ему хотелось поговорить, спросить, как она себя чувствует, обсудить сегодняшние находки, но за соседними столами сидят люди – наверняка им слышна каждая запятая в их беседе.
– А всерьез: как твоя фирма?
– Справляюсь. Даже взяла на работу адвоката. Амбициозный и старательный, работает больше, чем я. Я ухожу, а он еще копается в делах.
– У вас с ним что-то есть?
– Кончай, Тедди, – она ловко подцепила палочками маленький ролл, но в рот не отправила.
– А ты что поделываешь? – спросила она.
Он отпил пива и позавидовал: ловко управляется с палочками. У него этот ролл точно шмякнулся бы на стол.
– Помогаю Деяну. Старый друг, знаешь… всякие мелочи.
– Ты о нем рассказывал. Разве это не тот, который…
Тедди со стуком поставил бокал на стол.
– Знаю, что ты хочешь сказать. Уже слышал от моего куратора в бюро по трудоустройству. Деян – уголовник, а значит…
– Я не знаю, что хочу сказать, – перебила его Эмили.
– Он много чего навытворял в жизни, – Тедди не мог остановиться. Его задело. – Как и я. И сейчас его стерильным не назовешь, если иметь в виду разные экономические трюки. Но я не считаю его вором. Открой любую газету: владельцы ИКЕА, другие лопающиеся от денег шведы вообще не платят налоги. Кто больше всех получает, тот меньше всех платит – разве не странно?
Эмили молча подлила вина в стакан.
– И вы таким помогаете… ты же работала в «Лейоне», разве не так?
– Думаю, самое время попросить счет, – сухо сказала Эмили. – Если ты собираешься себя накручивать, у меня нет желания все это выслушивать.
Тедди вовсе не хотел обидеть Эмили. У него просто опять появилось чувство: она уверена, что он ей не пара. Ей наверняка стыдно показать Тедди кому-то из своих приятелей.
Они просидели еще два часа. Эмили выпила еще два бокала вина, а Тедди – три больших кружки пива. Конечно, зацепило, но голова ясная.
– За руль ты сесть не можешь, – она встала и повесила сумку на локоть. – Поезжай на электричке.
– В Альбю электрички не ходят. А такси – сама знаешь. Не по карману.
Он вышел первым и придержал дверь. На улице заметно похолодало. Ее слегка качнуло.
– А ты не поднимешься? На чашку чая, как в таких случаях говорят.
Тедди представил себе спальню, приглушенный свет, запах ее тела…
– Нет, – решительно сказал он. – Я в это не верю. Не верю, что у нас может что-то получиться. А еще точнее: ты не веришь.
14
Похороны: пришло больше тысячи. А может, и две, трудно сказать. Одно Никола знал твердо: ортодоксальная сирийская церковь Святого Афрема вмещает очень много народу, а у семьи Ханна было очень много родни и еще больше знакомых. Все проходы забиты, у стенок, у колонн – везде люди. Мужчины с одной стороны, женщины с другой. И еще столько же, если не больше, толпилось на улице.
Впервые в жизни Никола был на похоронах, и впервые в жизни – в сирийской православной церкви. Он бывал с дедом в церкви Святого Саввы в Эншеде, но то была сербская церковь, и по сравнению с этой – крошечная, как кемпер.
Хор. Курения. Мужчины в черных костюмах и галстуках, пожилые женщины в платках.
Николу посадили в третьем ряду. Он не родственник, ни даже соплеменник… но Шамон был его лучшим другом. Никола был благодарен матери – Линда тоже пришла, хотя и сидела по другую сторону от прохода.
Закрытый гроб на пьедестале завален розами – белыми и красными. На стуле рядом – портрет Шамона в траурной рамке с креповой лентой в углу, а по обе стороны горят метровые стеариновые свечи.
На подиуме несколько человек в рясах и расшитых шапочках. У того, кто в середине, – огромная борода и жезл в руке. Епископы, священники… а этот, наверное, самый главный. Он говорил что-то нараспев, потом все начинали петь, потом он опять говорил. Священник помоложе переводил на шведский – не всё, а, наверное, самые важные, ключевые моменты заупокойной службы. Когда они замолкали, вступали музыканты – пианист и скрипач. Тихая, печальная музыка. Многие женщины плакали, мужчины обнимали друг друга…
Никола никак не мог взять в толк… каждый раз, когда он вновь и вновь осознавал случившееся, сердце сжимала ледяная рука.
Шамона больше нет.
Его продержали в камере предварительного заключения три дня – почему-то решили, что он замешан в убийстве. Вечная история: раз ты из Ронны, значит, под подозрением. Флешбэк: такая же камера полтора года назад. Его обвиняли в попытке ограбления супермаркета IСА Maxi. И тактильная память: прикоснулся к стене и отдернул руку, показалось, что кожа сейчас пойдет трещинами, как краска на старинных картинах.
И так же, как тогда, свернулся клубочком на тонком поролоновом матрасе, обтянутом темно-зеленой клеенкой. Все равно лучше, чем пол – холодный и вонючий. Щедрость государства более чем ограничена: подушка не полагается, тапки – только мечтать. Изрисованные и исписанные цементные стены. Ни туалета, ни телевизора, ни телефона. И читать нечего, кроме нецензурщины на стенах.
Наедине с паникой, отчаянием… Почему-то именно в эти часы, не зная за собой никакой вины, он чувствовал себя сломленным.