Стокгольмское дело
Шрифт:
Спасти лучшего друга не удалось… эти свиньи отказываются даже люк открыть – узнал хотя бы, нашли ли убийц.
На следующее утро после ареста на него надели наручники и отвели на допрос. Никола так и не мог понять, почему его задержали: он же не преступник! Там было полно свидетелей – и врачи, и сестры, и этот здоровенный медбрат. Все они могут подтвердить, что он пытался спасти Шамона, что у него ничего общего нет с этим патрулем смерти.
Его вывели в коридор: он с наручниками впереди, надзиратель сзади. Комната для допросов – или та же, что в прошлый раз, или точно такая же. Стол, намертво привинченный к покрытому грязным линолеумом полу, голые серо-белые стены.
Дверь открылась, и вошел Симон Мюррей. Как же без него – снют в гражданском. Тот самый, который пас их с Шамоном с детства. Останавливал их машины, расспрашивал их девчонок, навещал родителей. Задействован в проекте «Гиппогриф – безопасный юг Стокгольма»… вот в чем они мастера, так это придумывать громкие названия.
Коротко стриженные светлые волосы, черные бутсы, пульсометр на запястье. Прикид нормальный, но выглядит так, как и всегда: снют. Снют от рождения. Что-то в его ДНК, должно быть. Никола не мог взять в толк, почему ему велели носить гражданскую одежду. Ходил бы в форме, и то были бы сомнения: снют или нет. А так – за версту видно.
– Привет, Нико, – Мюррей сделал вид, что раскрывает руки для объятия.
Никола поспешил сесть. Какой он ему «Нико», суке-Мюррею? И он что, не знает, какое у него горе?
– Прими мои соболезнования. Ты не мог спасти друга. Физически не мог. К тому же Шамон умер мгновенно.
Никола посмотрел в окно – небо и бетонная стена одного цвета. Если прищуриться, не различить. Он и без него знал, что Шамон умер мгновенно. Он видел его живот.
– Я понимаю, как тебе трудно. Знаю, как вы были близки… но я обязан тебя допросить. Уверен: если кто и знает, почему так получилось, так это ты.
Никола не шевельнулся. Он мерз. Здесь было потеплее, но он охотнее всего вернулся бы в камеру.
– Никола, ты же не хочешь… расскажи, по крайней мере, что произошло, когда Шамон был ранен. Кто присутствовал?
Никола поплотнее завернулся в захваченное из камеры тонкое шерстяное одеяло. Они с Юсуфом отвезли Шамона в больницу и договорились: оставят его там – и исчезнут. Никому ни слова. Внутренняя разборка.
– А помнишь, как я вас замел в самый первый раз? – мечтательно произнес Мюррей. – Вам тогда было десять и одиннадцать, так что отвезли вас к родителям. Вы сперли бейсболки в «Интерспорте» и продавали их в школе.
– Помню.
Какое это имеет значение теперь, когда Шамон мертв?
– Тогда, наверное, помнишь, что сказала твоя мать. Она сказала: «Никола не такой. Мой сын не такой».
А что тут помнить – Никола и так знал. Он много раз выкидывал номера, но твердо знал: мать продолжает в него верить. Слайд-шоу в голове: картинки вспыхивают, как маленькие болезненные молнии. Вот мать кормит их с Шамоном ланчем, вот они гоняют мяч на пустыре, вот Шамон придумывает смешные песенки про их дураков-учителей…
Его начал бить озноб. Симон Мюррей молча ждал.
А если плюнуть на закон и рассказать снютам все как есть?.. Все, что он знает, – этих сволочей видели как минимум десять человек в ММА-зале. И пацаны, и их тренер. Они что, тоже молчат? И в то же время – они-то чем занимаются, снюты? Почему он должен им помогать? Это их работа…
– Никола… я понимаю, если бы… но ты же свенне [37] , черт тебя побери, ты же не сириец. Не будь, как они…
37
Свенне, свенссон, свеннис – собирательное имя среднестатистического шведа.
Никола чуть не бросился на суку-Мюррея. Расист хренов. Хочет получить все, ничего не давая.
Он прокашлялся. С трудом собрал в пересохшем рту слюну и плюнул Мюррею в физиономию.
– И запомни, – голос его дрожал от ненависти. – Я никогда не буду таким свенне, какого ты вообразил в своей больной голове. Со снютами я не разговариваю.
Золотой орнамент и иконы на стенах. Гигантские люстры, каждая величиной с автомобиль «смарт». Сверкающие мраморные полы. Никола заметил отца Шамона, Эмануеля, мать, сестер. Юсуф и Исак тоже пришли. Белло и другие ребята чинно сидели на скамьях рядом с родителями. Полно незнакомых, хотя многих он где-то видел. А может, кажется…
Священники двигались под звуки каких-то наверняка очень древних песнопений – медленно, выставив перед собой ладони. Никола опустил голову и посмотрел на купленные Линдой костюм и галстук.
Отпевание закончилось. Теперь полагалось обойти вокруг гроба. Всем, кроме самых близких, – родственники стояли вокруг пьедестала: с одного конца мужчины, с другого – женщины. Цепочка прощающихся задвигалась, медленно и торжественно. Никола заметил: проходя мимо гроба, все клали руку на сердце. Он тоже положил руку на сердце и встал в очередь. Никто не останавливался, чтобы поговорить с родными, высказать соболезнование: прощающиеся медленно скользили вокруг пьедестала, как в театре теней: молча, без жестов. Разве что еле заметно кивали родителям.
Родители Шамона не плакали, но глаза их были полны слез.
Никола мелкими шаркающими шажками приближался к гробу.
Рука на сердце. У головного конца Никола оказался лицом к лицу с отцом Шамона. Эмануель… он всегда угощал их пахлавой с грецкими орехами… Тогда они были совсем мальчишками, а теперь Шамон лежит в закрытом гробу.
– Никола, – прошептал Эмануель и взял его за руку. Не сильно, но Николе показалось, что сейчас обрушится свод церкви. – Я знаю, ты сделал все, чтобы его спасти.
Он отпустил руку и внезапно страшно закричал.
Стоп-кадр: замершие люди и душераздирающий крик, многократно усиленный загадочной церковной акустикой.
Николе показалось – вселенная замерла. Вселенная замерла, с ужасом вслушиваясь в этот отчаянный вопль пожилого, сильного мужчины. Перестали тикать часы, время остановилось, словно в его бесконечной сфере образовалась трещина, которую никогда не удастся заделать.
Я здесь и останусь, мелькнула мысль. Я не сдвинусь с этого места.