Столб словесного огня. Стихотворения и поэмы. Том 2

Гейнцельман Анатолий Соломонович

21 февраля

Псалом IV

Благословен создавший жуткой Вселенной челюстные шутки, Благословен, хотя бы брат Перегрызал меня трикрат! Благословен за эти грудки Моей возлюбленной малютки, И у подножия креста За эти теплые уста, За глаз печальных незабудки, За пальцев милосердье чутких, За то, что невозможный мир Певца ей дорог и псалтирь! Теперь как прежде прибаутки Из чьей-либо собачьей будки И полный храм ослиных морд Не оборвут псалма аккорд, Теперь в приветливой каютке Лихих саней по первопутку Певец с Царевной мчится вдаль, Сокрытый в снежную вуаль!

21 февраля Феодосия

КРЫЛЬЯ ЧАЙКИ 

I

Из допотопного ружьишка, Склонившись на прибрежный ил, Глухой и жадный старичишка Бедняжку-чаечку убил И полувысохшей старушке, Кадящей вечно над грошом, Для сотой розовой подушки Принес чуть теплую потом. И

та, усевшись на пороге, Вцепилась грязной пятерней В несчастной чайки труп убогий, Когда-то венчанный волной. В коленях угловатых крылья, Которым буря по плечу Была, повисли от бессилья, И на потухшую свечу Похожи кругленькие глазки В головке свисшей, как отвес, – И моря не осталось сказки Следа на страннице небес. И только крыльев белоснежных Разящий синеву кинжал, Напоминая о безбрежном, Так несказанно волновал.

II

– Скажи мне, милая хозяйка, Зачем подушек вам гора, И много ли бедняжка чайка Тебе даст пуху и пера? – Подушки – дорогая мебель, В достатке с ними человек; И не какой-нибудь фельдфебель Мой старичок, – он родом грек! – Но вы стары, но вы бездетны, И будет пухом вам земля, К чему вам перяная Этна, К чему перинные поля? – На всякий случай, от обилья Не пропадают, господин! – Положим, что и так, но крылья, Но крылья же не для перин? – А крыльями, когда в постели Клопы-мерзавцы наползут, Мы мажем тюфяки и щели, Макая их, сынок, в мазут. – Всё не без пользы, значит, в мире, Но крылья мне ты подари! – Корзинка полная в сортире Припасена их… Что ж, бери!

III

И я бедняжечку с молитвой К себе в келейку перенес И остро выправленной бритвой Ей крылья пепельные снес. И труп бескрылый старушонке Отдав, я крылия раскрыл Как для полета и к филенкам Входным гвоздочками прибил. Эмблема вечная поэта, Мечтой крылящего без крыл, Красуйся в келии аскета И охраняй от грязных сил Действительности гнойноокой Никем не торенный порог! Вам цели более высокой Господь предначертать не мог. Как треугольник ока Божья, Белейте радостно с дверей, Напоминая сине ложе Неискрыляемых морей; Напоминая, что ковылья Рубашка телу лишь конец, Но что отрубленные крылья Возьмет в безбережность Отец!

IV

Когда же, весь в парах от гнева, Роняя из ноздрей огонь, Прискачет снова с королевой Теперь неукротимый конь, – Я из цветов и паутины Сплету неуязвимый шлем И вам на радужной вершине Одену золотой ярем… И шлем, какого ни Меркурий Не надевал и ни Орланд, – Весь шорох, шелест, весь в лазури, Весь светозарный адамант, – Я ей, коленопреклоненный, Певец, оруженосец, паж, Подам предельно умиленный, В слезах от радости. Она ж Крылатой царственной короной У моря голубых зеркал С улыбкой удовлетворенной Покроет кудри… И отдал, Поверьте, каждый б из парящих И жизнь и песни и крыло, И два крыла, лазурь разящих, Чтоб обвивать ее чело!

22 февраля Феодосия

МУКА НАСУЩНАЯ

Под окном у моей королевской конуры Нерабатки причудливых роз, – Хлопотливо там квахтают черные куры, День-деньской разрывая навоз, Потому что болото мостят мне вассалы, Высыпая у дома помет; Но зато так поистине царственны залы Голубые, где дух мой живет, Что с веселием детским пернатым мещанкам Я бросаю задорное: ку-ка-ре-ку, И нередко к соседских помоев лоханкам Подливаю спитого чайку. Но сегодня, взглянувши в рябое окошко, Я впервые заплакал навзрыд, Словно в сердце вкогтилася черная кошка, Словно в горло вцепился мне стыд. Гнилоглазый был день, и сопливые тучи То и дело сморкались в навоз, И на преющей, вздувшейся мусорной куче Белокрылый сидел альбатрос И, с опаской в глазенки хатеночек глядя, Из-под кала клевал потроха Собачонки издохшей: какой-нибудь дядя Милосердный ей дал обуха. Альбатрос, альбатрос, и в лазоревом чуде Для крылящего жизнь нелегка, Очевидно, и синие вечности груди, Как у нищенки, без молока, И насущного хлеба презренная мука Всем равно на земле суждена, И свободного в мире не может быть звука, И полынию чаша полна! И такой же ты бедный, отверженный Лазарь, Что от брашна чужого живет, Как и тот, кто с проклятием по пыли лазит, Воскрыляя мечтой, как поэт! И всё те же должны мы вертеть веретена И продажными делать уста, Потому что прострешь ли за коркой ладони, Называя им крылья Христа?

24 февраля Феодосия

ИЗБИЕНИЕ КРЫЛЯЩИХ

Февраль не больно любит вёдро, Любовница на нем повисла Ревнивая, что часто ведра Роняет вместе с коромыслом, И жалкая бывает весень На склонах выжженных Тавриды, И, если б не исполнил песен, Замерз бы в выцветшей хламиде Певец лазурной небылицы, Для неизверившейся Музы Волшебных сказок вереницы Чрез распахнувшиеся шлюзы Души роняющий и в стужу. Но вот уже лучи разули Обутую в отрепья лужу И смело

родники вздохнули. Сегодня же вдруг защелкали Голодные дробовики, – То вестников весны встречали Сторожевые старики. Вот, вот под облаками первый Весны-прелестницы гонец, Змеится тоненькою вервью Подснежник в крылиях – скворец. Но неприветливо встречает Гостей крылатых человек, И вестниц первых ожидает В желудке даровой ночлег. И только часть усталых пташек По куполам монастыря В святой обители монашек Спасла вечерняя заря. Смотри, смотри, осьмикрылатых Покрылись факелы крестов В заката пурпуровых латах Гирляндами живых скворцов. Вихрятся черные по граням, Кружатся дружно щебеча, И рада птичьим оссианам Осьмиконечная свеча! Так подле мертвого Нарцисса, Рыдая, бьются серафимы На фресках Джиоттовых в Ассизи В базилике неоценимой, Но только там срывают птицы Одежды с ангельского тела, Здесь перелетных вереница Кресту псалом хвалебный пела. Псалом весны, что рядом с храмом В зеленой мантии взвилась И расстилает над Бедламом Свой одуряющий атлас! Видали много мы уж весен Кругами орошенных вежд, Но мы и эту просим, просим, Хоть без иллюзий и надежд! Мы нынче пастырь без отары, Глас извопившийся пустынь, И потому волшебной чары Мы в келье пригубим окрин С волшебноокою малюткой, На огнедышащем коне Несущейся уже близютко По белоснежной пелене!

25–26 февраля Феодосия

АПОСТОЛЫ (Ев. от Луки 12, 6–10)

Не пять ли птиц, стрелою сокрушенных, Продаст торгаш за пару пенязей, У Бога же, у Бога окрыленных В природе несть избраннее друзей, И потому апостолов Христовых Волосья все судьбою сочтены; Несите же тяжелые оковы: Дороже вы мне вестников весны. Кто исповедует перед врагами Всего и всем горящего меня, Архангелы лилейными руками Снесут того в немеркнущего дня Обитель райскую блаженным ликом, Отвергший же меня перед людьми Останется в неведении диком Зерном невсхожим вековой зимы. Казнящую Спасителя десницу Простит Господь, не ведавшую зла, На Духа же Святого не простится Познания преступная хула!

28 июня Старый Крым

ГОЛУБИ

Барочный храм Святого Марка. На площади разбит цветник. Октябрьское солнце жарко Палит латунный воротник И саблю генерала Фанти, И метлы худосочных пальм В геометрическом аканте И сонме хризантемных чалм. Нагое университета Слепит строение вблизи, И, словно на зените лета, Везде закрыты жалюзи. На распылавшейся скамейке Я, разленясь, насупротив Сижу удушливой келейки, Что, девочку закрепостив Мою, лягушечие глазки Зеленые мне таращит Навстречу, словно для указки, Кося на королевский щит. Скорей бы колокольчик, что ли, Академический педель Потряс, чтоб вышла из неволи Моя плененная газель; Скорей бы прогуляться к Vasc’е, Где кедры хмурые стоят, Где Фра Анжеликовы сказки Всё сызнова творит закат. Но неугомонимы совы Ученые, и в коридор Не высыпал полуготовый, Недоучившийся доктор. Как молчаливы, как послушны Цветы узорчатых корзин! Как безразличен и как скучен Небес лазурный балдахин! Но чу! из полутемной щели Заснувшей улички трамвай, Визжа, катится у панели, Нарушив окрыленных стай Покой полуденный, – и с желоба Церковного и с темных ниш Взвились в лазоревое голуби, В лазоревое море с крыш! Взвились, вихрятся всюду белые, Снежинки, тучи, паруса! Мечты нетленные, бестелые Освободились в небеса! А! сколько их неслышно килями Чертоги неба бороздят, И снова, убежденный крыльями, Я верую, что Хаос свят! Тут выпорхнула из-под арки С чудовищною кипой книг На площадь пресвятого Марка Моя газель – и детский крик При виде синеву разящих Бессчетных крыл раздался тут: – Таких мне, Толик, настоящих Старайся раздобыть минут! – Голубка, я твой неразлучный, Неопалимый голубок, Избранник песни сладкозвучной, Приявший лавровый венок! – Я – незапятнанная Пери, Ты – шестикрылый серафим! Но лишь в обители Химеры Мы будем счастливы. Летим!

Задумана 29 октября 1909. Флоренция Создана 1 августа 1917. Ст. Крым

АГАРМЫШ (фрагмент) 

I

Воспламененный глаз негаснущего Феба Немилосердно жжет проклятого вертепа Уже поникшие колосья Персефоны, И задремавшие зеленые короны Лесов недышащих, и радостные всплески Едва рожденного, охваченного срубом Студеного ключа под величавым дубом. Без одеяния сегодня голубая, Неувядающая бесконечность рая; Упали кружева и мантии кисейной Клубящийся покров, корабль тысячерейный, И лишь Агармыша тяжелые пилястры Кой-где воздушные увенчивают астры, Кой-где жемчужные одели ожерелья Игривых облаков, послушников веселья Необычайного небес монастыря, Где вечен хоровод Небесного Царя! Невдалеке пылит шоссейная дорога И поселение болгарское убого Сокрыло в холодке заветных вертоградов Хатеночек ряды в побеленных нарядах. За ним червонные раскинулися нивы И лес недвижимый до изогнутой гривы Неустрашающих, гостеприимных гор. Есть чем очаровать ненасытимый взор! Какая тишина! Какая благодать! Куда еще идти! Чего еще желать!