Столетнее проклятие
Шрифт:
Зато те, кто долго и бесплодно уговаривал Авалон сесть в крытый паланкин, ворчали себе под нос, что ангелы, дескать, не бывают такими упрямыми. А кое-кто даже шепотом пересказывал невероятные слухи, не решаясь, однако, произнести ни слова вслух — особенно если встречался взглядом со странноватыми глазами этой необыкновенной женщины.
— Взгляните-ка вон туда, миледи. — Солдат, ехавший во главе отряда, повернулся в седле и рукой указал вдаль. Юная всадница проследила взглядом движение его руки.
За длинным отрогом холма, сквозь осеннее
Двенадцать лет назад этот замок горел. Авалон полдня играла одна в лесу. Она забралась на березу и увидела бушующий пожар.
С вершины дерева, стоявшего на опушке леса, видно было все. На замок напали пикты. И что бы там ни говорили лондонские сплетники, Авалон помнила все.
Клубы черного дыма, густо окутавшие замок.
Кричащие, мечущиеся люди. Иные из них уже лежат недвижно на земле, в лужах собственной крови.
Нянька Авалон, Фрина, бежит к дереву, в ужасе громко зовя девочку.
И не видит, что за нею гонятся.
Лица тех, кто гнался за Фриной, были разрисованы странными узорами. В руках они держали мечи, и руки их были в крови. И одежда — в крови. Чужаки бежали прямо к березе, на которой сидела Авалон, и было в их размеренном беге нечто зловещее, неостановимое. Авалон успела спрыгнуть на землю, чтобы предупредить Фрину об опасности, но было уже слишком поздно.
Вопреки тому, что твердили сплетники, Авалон не видела, как погиб ее отец. Но няньку убили и правда у нее на глазах под той самой березой.
Раскрашенные с ног до головы убийцы были мятежными пиктами, людьми без крова и без чести. Но семилетняя Авалон сочла их за тварей, порожденных наихудшими ее кошмарами, — кровожадных гоблинов со сверкающими глазами.
Еще миг — и она тоже погибла бы там, под березой, ей, как и Фрине, безжалостно перерезали бы горло… но тут появился дядя Хэнок. Он гостил в замке у отца Авалон — и вот теперь пробился через хаос, кровь и смерть и перебил всех гоблинов. Хэнок спас нареченную своего сына и увез ее далеко-далеко, в самую холодную страну в мире — Шотландию.
В последний раз Авалон видела замок Трэли, когда Хэнок Кинкардин увозил ее прочь на спине своего коня, а она кричала, лягалась и вырывалась что есть мочи — до тех пор, покуда ей в рот не сунули кляп, пахнувший дымом и смертью.
Но сегодняшний день был ясным и теплым, и казалось, что с той страшной поры минуло не двенадцать лет, а целая жизнь. Вокруг зеленели пологие холмы, и все было спокойно. Леди Авалон де Фаруш помнила объятый пламенем Трэли, но теперь замок был изрядно отстроен и заново укреплен.
Все эти годы Авалон хранила в памяти не столько великолепие Трэли, в котором она родилась, сколько ту чудовищную бойню, что увидела с вершины старой березы. В ее памяти Трэли так и остался горящим, залитым кровью, побежденным.
Пикты, напавшие на замок, налетели ниоткуда, перебили жителей, разграбили все — и исчезли. Говорили,
И потому, когда Авалон повернулась в седле, чтобы взглянуть на свои прежний дом, в душе она ожидала увидеть клубы дыма, подымавшиеся, как и двенадцать лет назад, к самому небу.
Замок, представший ее глазам, выглядел не совсем так, как ей помнилось с детства. И, разумеется, никакого дыма и пламени.
Во-первых, он оказался меньше. В глазах взрослой Авалон замок выглядел уже не так внушительно, как чудилось семилетнему ребенку. Прямые, строгие башни замка все так же тянулись ввысь, но вовсе не достигали, как ей когда-то воображалось, небесных жилищ ангелов. Лужайки вокруг замка выглядели куда ухоженней, изгороди были тщательно подстрижены. А может быть, в детстве она и не замечала таких мелочей.
Береза, на которой Авалон когда-то укрывалась во время набега, заметно выросла и шире раскинула свои могучие ветви. Огонь, уничтоживший замок, не тронул ее.
Зато воздух пахнул так же пьяняще, как когда-то. Авалон счастливо улыбнулась оттого, что хоть что-то за эти годы осталось неизменным — все тот же восхитительный аромат клевера и трав.
Солдат, который ехал рядом с Авалон, увидев ее улыбку, приподнял забрало и окинул девушку одобрительным взглядом.
— Прекрасный вид, — сказал он, и Авалон кивнула, не сводя глаз с замка.
Стражники у ворот издалека заметили их приближение и уже поднимали решетку.
Авалон попыталась вспомнить, запирались ли замковые ворота при ее отце. Нет, этого она не помнила. Пожалуй, такого в обычае тогда не было. Жоффрей де Фаруш, славный королевский рыцарь, к тому времени, когда родилась Авалон, был уже немолод и совершенно не готов к тому, чтобы в одиночку растить и воспитывать крохотную дочь. Его юная жена умерла от горячки, и Авалон была передана на попечение няньки. Отец, насколько она помнила, почти что забыл о ее существовании. При мысли об отце Авалон могла вспомнить немного — его глаза, бороду, голос. Она не сумела бы сказать, был ли ее отец суров или добр, сух или чувствителен. По-настоящему Авалон помнила об отце лишь то, что именно он устроил ее раннее обручение и вызвал из Шотландии Хэ-нока Кинкардина как раз перед самым набегом пиктов.
Между тем конный отряд с торжественностью праздничного шествия проехал через громадные ворота и оказался в мощеном внутреннем дворе. Посередине двора всадники остановились; подбежавший слуга помог Авалон спешиться и увел ее коня.
— Кузина! — громыхнул за ее спиной радостный возглас.
Авалон, обернувшись, увидела, что к ней, раскрыв объятья и широко улыбаясь, спешит богато разодетый толстяк, который мог быть ровесником ее отца. Авалон неуверенно шагнула навстречу, но толстяк оказался проворней и почти с разбега заключил ее в свои мощные объятья. Массивные ониксовые пуговицы, которыми была украшена его туника, больно впились в грудь Авалон.