Столетнее проклятие
Шрифт:
— Теган? — удивился Маркус.
— Это кухарка, — мягко пояснила Авалон.
Обнявшись, они дошли до самой двери, и на пороге Маркус крепко и страстно поцеловал ее. Поцеловал так, чтобы она до самой ночи думала об этом поцелуе, а не о его злосчастной просьбе.
— Ох, миледи, неужели вы вправду хотите нам помогать? Я-то собиралась только зайти с вами в кладовую, а не приставлять вас к работе.
Теган явно смущал вид жены лэрда, которая с кухонным ножом стояла перед горкой репы.
— Ты вовсе не приставляла меня к работе, — заметила Авалон. —
— Ох, и верно, — согласилась Теган, озабоченно оглядев кухню.
Обвалившуюся крышу в конюшне вряд ли можно было назвать несчастьем, однако она прибавила обитателям замка лишних хлопот. Большинство мужчин отправились чинить крышу, торопясь успеть до темноты, пока снова не пошел снег. Добровольные гонцы сновали из конюшни в кухню и главный зал, сообщая, что дела не так уж плохи, как показалось вначале. Кони не пострадали. Никто из конюхов не попал под рухнувшие балки. Правда, в крыше теперь зияла громадная дыра, и не миновать очередного снегопада. Придется поспешить, чтобы управиться с работой в срок.
Авалон принялась нарезать репу, в глубине души наслаждаясь кухонной суетой и оживленной болтовней женщин. Помогать на кухне явились все, кто был свободен от других дел: в трудную минуту клан Кин-кардинов действовал слаженно и дружно.
Справа от Авалон усердно трудилась Грир, слева маленькая Инес собирала в корзину мелко нарезанные ломтики репы.
В кухне, несмотря на мороз, было жарко — три огромных очага горели вовсю, женщины, не отрываясь от дела, болтали и пересмеивались.
Авалон лишь краем уха прислушивалась к их болтовне — почти все ее внимание было поглощено размеренными движениями огромного и отменно острого ножа.
«Что в этом плохого?» — прозвучал в ее мыслях голос, который Авалон сейчас менее всего хотелось бы услышать. Голос химеры.
«Всего лишь посмотреть — что в том плохого?» — вкрадчиво убеждала химера.
Притворяясь, что ничего не слышит, Авалон схватила крупную репу и разрезала ее пополам.
«Всего-то посмотреть», — искушал ее голос вечного союзника и врага.
Лезвие ножа размеренно взлетало и опускалось.
«Ради нас, — сказал Маркус, — я прошу тебя ради нас…»
«Что в том плохого?»
Из-под ножа сыпались мелкие желтоватые ломтики репы.
«Всего-то посмотреть…»
Авалон отрешенно увидела, как острый нож, соскользнув по сочному ломтику репы, глубоко вонзился в ее ладонь. Тотчас брызнула кровь, но ей, как ни странно, совсем не было больно. Так красиво: алая кровь проворной струйкой стекает по лезвию, расползается на оструганном столе, а ладонь все бледнее и бледнее.
Авалон отрешенно смотрела, как алая кровь растекается зыбкой лужицей, подползая к самому краю стола.
Как будто из туманного далека, доносились до нее шум и крики. Не важно, что кричали женщины, Авалон все равно не разбирала слов.
Край кровавой лужицы сполз со стола. Кровь быстро-быстро закапала вниз, на каменный пол, — алая, странно прекрасная.
Это кровь. Ее кровь. Алая, алая кровь…
…текла повсюду, пропитала шкуры и одежду, темнея и засыхая.
Во мраке казалось, что кровь черная, тускло отливающая в свете факелов, — и все же от нее исходил запах недавней смерти.
Она больше ничего не видела, потому что было темно, а горящий факел оказался так далеко, а смерть была так близко. Опасность разрасталась, грозя высосать из нее кровь и жизнь, поглотить ее без остатка.
Комната была большая, слишком большая, и знакомая, и незнакомая, как бывает во сне. Опасность и смерть так легко прятались в ее темных углах, притворяясь обычными тенями. Она не видела эти живые, зловещие тени, не могла остановить их; она никогда не думала, что удушливый мрак кладовой окажется так огромен:
Гоблины, кровь, опасность, ледяной камень, комната слишком большая, негде спрятаться, сейчас она умрет, как умер отец, и Она, и все остальные, и вся кровь мира никогда не смоет ее потери, тошнотворно — сладкая кровь, а смерть стоит перед ней и хохочет, хохочет…
Авалон Кинкардин впервые в жизни потеряла сознание и замертво рухнула на руки подоспевших женщин, заливая кровью свое платье.
14.
Было тепло, и все же она дрожала от холода. Что-то мягкое и тяжелое укрывало ее от шеи до ног. Левую руку пронизала острая боль.
— Не бойся, — прозвучал над ее головой знакомый голос со странным, чужеземным выговором. — Могло быть гораздо хуже. Теперь кровотечение остановилось.
— И как раз вовремя, — отозвался другой голос, низкий, глубокий, напряженный. Узнав этот голос, она открыла глаза.
— Авалон, — сказал Маркус и, наклонившись над ней, сжал ее здоровую руку.
Авалон попыталась сесть. Голова у нее кружилась. Маркус помог ей приподняться и бережно прислонил спиной к подушкам. Она была в покоях лэрда. Авалон никак не могла привыкнуть, что это и ее собственные покои. Небо за окном алело, значит, теперь то ли закат, то ли восход.
— Осторожней, — умоляюще попросил Маркус. — Ты потеряла слишком много крови.
— Все в порядке, — заверила она, не совсем, впрочем, искренне.
Рядом с Маркусом возник Бальтазар, пряча руки в широких рукавах своих просторных одеяний.
— Будь ты на войне, леди, таким ударом ты прикончила бы врага.
«Это, наверное, шутка», — подумала Авалон и слабо улыбнулась. Маг улыбнулся ей в ответ.
— Теперь за тебя можно не беспокоиться, — объявил он. — Чего, впрочем, я не сказал бы о твоем муже.
Маркус пропустил его слова мимо ушей.
— Как ты себя чувствуешь? Ты помнишь, что произошло?
— Все в порядке. Я…
«Кровь, гоблины, смерть!» — зашипела химера. «Прекрати!» — мысленно приказала ей Авалон.
— Я ничего не помню. — Авалон закрыла глаза, спасаясь от пристального взгляда Маркуса, и откинула голову на подушки.
Она скорее ощутила, чем услышала, наступившую тишину: сомнение, настороженность, боязнь утомить ее. Что ж, если таким образом можно избавиться от расспросов, она притворится уставшей, хотя на самом деле совсем не устала. И помнит все.
— Хорошенько подумай, леди, — посоветовал маг, нарушая молчание. — Было бы только лучше, если б ты делилась с Кинкардином всеми своими воспоминаниями.