Столетнее проклятие
Шрифт:
— Это были монахи, — сказала Авалон, сведя воедино все, что он сказал и о чем промолчал. — Это монахи мучили и пытали тебя. — Она покачала головой, отгоняя неизъяснимый ужас. — Но почему?
Маркус не смотрел на нее; он весь трепетал, как туго натянутая струна, и только силой воли еще сдерживал своего демона.
— Судя по всему, от жары у меня началась лихорадка. Я метался в жару и все говорил, говорил… И надо же было случиться, чтобы за мной ухаживал один из двух монахов, которые знали английский. Он понимал каждое мое слово, а наговорил я, как видно,
Химера слушала, скорбно кивая.
— Я даже не помню, что случилось. — Маркус издал короткий, безрадостный смешок. — Когда жар отступил, я не мог понять, почему я связан. Почему меня допрашивают. Почему люди, которых я считал друзьями, хотят предать меня долгой и мучительной смерти.
«Отрекись», — прошептала химера ласковым голосом из сна.
— Отречься? — отозвался Маркус на невысказанное слово. — От чего? Я не знал.
Они только твердили, что моей душой и телом завладел дьявол и что они изгонят его. Песок на распятии, песок сыплется по стенам, на стол, на веревки.
— И я отрекся. Я готов был на все, только бы они прекратили меня мучить.
— Да, — едва слышно отозвалась Авалон.
— Но это был всего лишь ловкий трюк, понимаешь? — Маркус вдруг поднял на нее взгляд, и Авалон увидела в его глазах печаль, отчаяние, одиночество. — Я отрекся, а они сказали, что это слишком легко. Что дьявол лжет.
Борясь со слабостью, Авалон спустилась с кровати и подошла к нему. Маркус не стал останавливать ее, лишь смотрел с тоской, привалившись спиной к стене.
— Но это была не ложь, и дьявол был ни при чем. Это я пытался их понять. И выжить.
Авалон опустилась перед ним на колени и накрыла его ладони своими.
— Бальтазар потом говорил; что в бреду я рассказал монаху — тому, что знал английский, — такое, чего не мог знать никто другой, кроме него самого. О его детстве, о его мечтах — обо всем, что он таил от людей.
— Понимаю, — мягко проговорила Авалон.
— Со мной такое иногда случается, — сказал Маркус. В его глазах все еще стыла печаль, но змея исчезла, покорно уйдя в темноту. — Я ничего не могу с этим поделать. Мне являются образы, мысли, слова. Я даже не знаю, откуда они берутся; это просто дар. Я не верю, что эта зло.
Авалон уткнулась лицом в его колени. От каменного пола веяло холодом, но это был пустяк. Главное — Маркус.
— Я отправился в Святую Землю сражаться во имя господне. Как оказалось, лишь для того, чтобы слуги господа обратились против меня. — Маркус недоуменно покачал головой. — Но ведь мой дар — не от дьявола.
— Ты прав, — сказала Авалон. — А они — нет!
Она чувствовала, что он все еще плывет по волнам воспоминаний, и содрогалась, зная, какие ужасы сейчас являются ему. Авалон отчаянно хотелось помочь ему, спасти, облегчить его страдания. Маркус не заслужил таких мук. Но как же станет она защищать то, что прежде ненавидела всей душой, не признавая даже, что оно существует?
«Не лги», — прошептала химера.
Вот перед ней Маркус, ее муж, и она поклялась, что всегда будет с ним душой и телом. Смалодушничать сейчас было бы преступлением.
Авалон подняла голову, снизу вверх заглянула в его лицо.
— То, что ты рассказал, не может отвратить меня от тебя. Хорошо, что ты открылся мне до конца. Бальтазар был прав — я должна была услышать все это.
— Он спас меня. В том монастыре он был только гостем, паломником, нашедшим приют в пути. Узнав, что случилось, он вступился за меня, а когда его не послушали, он просто похитил меня, увез оттуда и спас мне жизнь. Он привез меня к себе на родину, в страну, которая зовется Испания. Я долго пробыл там. Я был сыт по горло войной и смертью и вернулся в Дамаск только затем, чтобы выполнить свой долг перед Трюгве. Потом Бальтазар убедил меня уехать, покинуть Святую Землю.
— Он хороший человек, — сказала Авалон.
— Да. — Маркус смолк, погрузившись в свои мысли, затем бережно погладил ее перевязанную руку. — И ты, суженая моя, ты тоже хорошая. Я знаю.
Авалон отвернулась, но белая полоса повязки все равно маячила перед ее глазами, напоминая о том, что она предпочла бы забыть.
На следующее утро привезли письмо из Трэли. Завтрак подходил к концу, когда в главный зал вошел человек, осунувшийся, с тревожным блеском в глазах. Подойдя к Маркусу, он поклонился и протянул ему грязный, истрепанный клочок бумаги.
— Из клана Мерфи, — только и сказал он. Но мог и ничего не говорить, потому что Маркус уже взял письмо и быстро пробежал его глазами.
Химера в мыслях Авалон спала, свернувшись клубком, и даже не встрепенулась, хотя все, кто был в зале, разом затаили дыхание.
По спине Авалон прошел зябкий холодок, и она почувствовала неладное. Маркус поднял глаза от письма, огляделся по сторонам, и к нему тотчас подошел маг, а с ним несколько воинов. Маркус заговорил с ними, а Авалон взяла у него письмо и принялась читать.
Письмо было от Абигейл. Похоже, на сей раз она не стала нанимать писца — почерк был корявый, неуклюжий, кривые буквы кое-где заляпаны чернилами. Авалон даже сразу не разобрала слов, но смысл письма поняла мгновенно. Корявые строчки звенели отчаянной мольбой:
«Молю тебя, приезжай, мне грозит опасность. Уорнер де Фаруш умирает, я совсем одна и беззащитна. Кузина Авалон, приезжай. Я молю господа, чтобы ты приехала».
— Ловушка, — объявил Хью притихшему залу.
— Само собой, — мрачно согласился Маркус.
— Но зачем? — спросил кто-то из зала. — Чтобы захватить жену лэрда?
— Быть может, там еще не знают, что она его жена, — упрямо отозвался Хью.
Маркус обдумал его слова.
— Вполне возможно, что Малькольм не соизволил еще сообщить Генриху о нашей свадьбе или же Генрих ничего, не сообщил де Фарушу. Почем нам знать?
— Я поеду, — сказала Авалон.
Маркус и Бальтазар глянули на нее, но смолчали; остальные зашумели, протестуя против такой очевидной глупости.
Авалон переждала, пока шум стихнет, и повернулась к Маркусу: