Столетняя война
Шрифт:
Однако Иоанн Добрый не упустил случая сделать глупость. 12 декабря, когда Этьен Марсель как раз диктовал условия правительству Людовика Анжуйского, французский король решил написать из Лондона парижскому купеческому прево, чтобы поблагодарить за усилия, предпринятые Штатами для его скорейшего освобождения.
Едва вернувшись в столицу, наместник короля попытался убедить парижан. Ему нужно было действовать быстро, потому что нового созыва Штатов избежать было невозможно — казна пуста. А ведь Штаты не преминут обострить ситуацию. У дофина было две недели, чтобы покончить с волнением; он попытался прибегнуть к силе.
19 января 1357 г. он направил в «Бюргерский зал» настоящее посольство: архиепископа Сансского, графа де Руси, Робера де Лорриса (и его тоже!) и еще нескольких членов Совета, попросивших купеческого прево и четырех его эшевенов немедленно прибыть к Сен-Жермен-л'Оксерруа — то есть к воротам Лувра, — чтобы получить срочное сообщение от правительства. Было сделано две оплошности разного характера: отправка архиепископа оказала слишком много чести Этьену Марселю, а отправка его свояка Лорриса, человека, получившего пятьдесять тысяч золотых монет, должна была привести его в ярость.
Было около десяти утра, когда парижане явились к Сен-Жермен-л'Оксерруа. Люди дофина ждали эшевенов, а увидели приближающуюся толпу, которая даже не пыталась скрывать, что она вооружена. Запахло мятежом.
Один из членов Совета обратился к горожанам: готовы ли они принять новую монету? Этьен Марсель сухо ответил, что парижанам она ни к чему. Они не потерпят, чтобы новая монета поступила в обращение. Советники не сочли уместным что-либо возражать. И хорошо сделали.
Купеческий прево и его спутники повернули обратно. Манифестантам, которые начали расходиться по городу, он поручил передать всем парижанам, чтобы прекращали всякую работу и вооружались. Дело откровенно шло к парижскому восстанию.
Дофин его не допустил, пойдя на уступки. Во время встречи у Сен-Жермен-л'Оксерруа он находился в Лувре, куда к нему спешно прибыли советники. На следующее утро созвали новую ассамблею, состоявшую бог весть из кого и в основном, несомненно, из тех, кто неотступно следовал за Этьеном Марселем. Заседание состоялось во дворце на острове Сите, в большом зале парламента. На сей раз дофин пришел лично и попытался сыграть как можно тоньше: он передал спорный вопрос на решение Штатов.
Сказал им, что право чеканить монету и менять ее принадлежит королю как наследнику французской короны, однако же, ради их удовольствия, он не допустит, дабы оная новая монета поступила в обращение.
Но пожелал, дабы, когда соберутся люди трех сословий, они бы предписали вместе с иными из людей оного монсеньера герцога, дабы он сие предписал, некую монету, каковая была бы приятна и полезна для народа.
Он простил парижан за то, что случилось накануне. Он отстранил девять советников, которых Штаты — фактически Этьен Марсель в Штатах — недавно назвали виновными в хищениях. Он обещал их арестовать, судить и конфисковать их имущество. История начиналась заново. Один только Жан Пуальвилен не покинул Париж вовремя.
Марсель и его друзья не доверяли устным обещаниям. Чего бы это ни стоило дофину, они потребовали официального акта и получили его.
Штаты были созваны на 5 февраля 1357 г. Они заседали месяц, и тон в них задавал Робер Ле Кок, который говорил все громче, однако не смог добиться от дофина освобождения короля Наваррского. Первой целью этой сессии явно было введение налога. Штаты решили сами его взимать и распределять полученные средства. Для этого они будут собираться раз в квартал.
За два года как в добрых городах, так и в замках успели определиться с тем, что понималось под «реформой». То, что Штаты предложили дофину как условие для введения налога — и добились его оформления ордонансом от 3 марта 1357 г., — намного превышало уступки, на которые в условиях сходной политической и финансовой нужды в свое время пошел Филипп Красивый, чью корону, по крайней мере, никто не оспаривал. Реформа 1303 г., подтвержденная провинциальными хартиями 1315 г., сводилась к обузданию местных чиновников, соблюдению юрисдикции сеньоров, подтверждению прерогатив феодалов и привилегий церкви. Это была защита старой политической системы от монархии и ее нового аппарата. Реформа 1357 г. вводила новую систему управления, о которой мечтали — слишком рано, поскольку поражение еще не случилось, — Штаты 1355 г.: ограниченную монархию.
Ни о чем таком не говорилось ни в ордонансе от 8 марта, ни в текстах, которые немедленно появились как дополнения к нему. Были меры, принятые для решения злободневных вопросов, таких, как формирование комиссии из девяти «генеральных реформаторов» с целью чистки администрации, отправки виновных в тюрьму и конфискации их имущества. И даже временные меры, как отставка всех чиновников до назначения новой администрации. Меры с дальним прицелом: Штаты должны собираться с определенной периодичностью, налоговые поступления будут распределять «генеральные делегаты». Были компромиссы: в состав Совета ввели шесть делегатов от Штатов — среди них был Робер Ле Кок, но Этьена Марселя не было, — хотя несколько недель назад депутаты мечтали, чтобы Штаты просто-напросто выбирали весь Совет.
Были и недосмотры. Ничего не сделали, чтобы обеспечить контроль правительства над другими сферами, кроме финансовой. В частности, внешняя политика безропотно предоставлялась на откуп монарху. Главное, Штаты не взяли в свои руки то, что могло стать средством для контроля над страной: назначение чиновников. Единственное право, которое они здесь присвоили себе, — наказания виноватых. Право отбора людей осталось за королем.
Дофин Карл уже мог заметить один феномен, который станет для него спасительным: свистопляска происходила в Париже, где несколько депутатов упивались речами, а купеческий прево переводил город на военное положение, опасаясь то ли англичан, то ли возможной реакции армии регента, но провинция оставалась спокойной. Местные прево по-прежнему управляли королевским доменом, бальи и сенешали вершили суд и разбирали тысячу и один конфликт в местной и повседневной политической жизни. Муниципалитеты попросту контролировали экономическую жизнь и даже снабжение. Все худо-бедно заботились о местной обороне. Во всей Франции куда больше говорили о починке городских стен и обеспечении охраны, чем о центральном правительстве. Нотабли, правившие королевством, в большинстве своем и не думали брать на себя функции дофина.
Тот на несколько недель выехал в Верхнюю Нормандию и в Вексен. То, что он там увидел и услышал, укрепило его в желании противостоять давлению парижан.
Тогда-то, как «бог из машины», появления которого в истории в тот момент не ждали, против течения двинулся король Иоанн, опять перетасовав карты в политической игре. Королю было ясно одно: мир значит освобождение. Если война возобновится, он останется в плену. Коль скоро налог мог быть оправдан только подготовкой к походу против англичан, значит, его введение противоречило личным интересам короля. Мало ли что казна пуста и дофину уже не на что править.
В апреле Иоанн Добрый уже вызвал волнения в Париже, передав через своих посланцев условия перемирия, заключенного в Бордо, и заявив, что, следовательно, от сбора налога нужно отказаться. Для Этьена Марселя и его сторонников отмена сбора налогов означала конец Генеральных штатов, а значит, конец всякой надежды на ниспровержение политической системы. Это тогда же подтвердили и письма, которые король разослал разным сообществам жителей королевства, запрещая им отныне направлять депутатов в Штаты. Дофину потребовалось все его двуличие, чтобы выпутаться из этой ситуации, опровергнув в чистый понедельник то, о чем кричали на всех перекрестках в вербное воскресенье.