Столетняя война
Шрифт:
Сир, ничего не бойтесь.
Чтобы убедить молодого принца, что тому ничего не грозит, он надел ему на голову собственный красно-синий шаперон, «разделенный на части красную и синюю, синяя справа», а себе — шапку, которую носил дофин.
Обойдясь с наместником короля как с равным. Марсель поспешил на Гревскую площадь, где толпа росла с каждой минутой. Площадь и соседние улицы были черны от народа, когда купеческий прево появился в окне «Бюргерского двора». Он произнес несколько слов. Их смысл сводился к тому, что он и его спутники выполнили свой долг, злодеи мертвы, дофин не пострадал. Как могла толпа воспринять эти слова? И, главное, как их понять? Во всяком случае.
Потом он вернулся во дворец, где Карл снова принял его в помещении, в котором уже не был хозяином. Принц был запуган. Он согласился публично одобрить двойное убийство, совершенное несколько часов назад в его присутствии. Он друг парижанам. Он скажет им это. Чтобы явно это показать, он немедленно велел своим приверженцам и чиновникам надеть шапероны, «разделенные на красную и синюю части».
Этьен Марсель мог быть доволен. Он унизил наместника короля, доведя его до слез. Возможно, в тот день он зашел слишком далеко; тем же вечером ему пришло в голову, что в Париже более чем необходимо присутствие короля Наваррского. Если после двойного убийства, совершенного утром, фортуна отвернется от него, последствия могут быть самыми зловещими.
Париж — еще не Франция. Этьен Марсель это знал, и дофин тоже. В самом Париже бюргерские депутаты от добрых городов королевства, если не вернулись по домам раньше, были вовлечены в водоворот событий. Те, кто остался, не могли быть уверены, что по возвращении их похвалят. И купеческий прево написал властям всех городов послания, чтобы объяснить действия парижан и добиться одобрения. Более из осторожности, чем из неприятия большинство городов не ответило. Некоторые, как Амьен, где движение за реформы возглавили скорняки, велели своим жителям носить красно-синие шапероны. Возбуждение парижан не нашло подражателей, кроме как в Аррасе, где народ 5 марта убил нескольких дворян. Это был единичный случай.
Дофин производил впечатление марионетки в руках купеческого прево. Это с согласия последнего Карл Нормандский 14 марта присвоил себе титул «регента». Позже он воспользуется этим титулом, чтобы показать собственную власть. Пока что это была лишь позолота на верховной власти, которую опосредованно сумел присвоить Этьен Марсель. Принц, наделенный правами суверена, пусть даже временно, отныне был декоративной фигурой.
Этьен Марсель чувствовал все больше уверенности в завтрашнем дне. Пожелав в свое время приезда короля Наваррского, он скоро дал тому понять, что не надо оставаться в Париже слишком долго. Теперь, когда регент стал его креатурой. Марсель, бесспорно, мог быть первым человеком в столице.
Официальные акты хорошо отражали новую политическую ситуацию. Они начинались со слов: «Карл, старший сын короля Франции, регент королевства, герцог Нормандский и дофин Вьеннский». Об Иоанне Добром больше не упоминалось. Дезавуировать Этьена Марселя из Лондона не могли.
Регент в течение этих недель, когда он был лишь марионеткой, добивался как посредник, чтобы знать, отсутствовавшая на последних совещаниях Штатов, наконец одобрила то, что сделали другие без нее. В основном эта миссия ему не удалась: знать Северной Франции — Пикардии, Артуа, Верхней Нормандии, — собравшись в Санлисе, не сказала ни да ни нет. Что касается короля Англии, в тот период он задавался вопросом, стоит ли иметь дело с такими людьми. Что они на самом деле собой представляют?
Тогда-то Иоанн Добрый впервые забеспокоился. Один королевский секретарь, пересекший Ла-Манш в начале апреля, привез регенту устное послание.
Герцог Нормандский чувствовал себя изолированным. Королевское послание ободрило его. Внезапно он решил переломить ход событий. Собрание в Санлисе дало ему повод покинуть Париж, не отрекаясь открыто от дружбы с парижанами, на которую ему приходилось ссылаться во всех высказываниях. Он воспользовался этим отъездом, чтобы посетить города парижского региона. Его видели в Компьене, Мо, Провене, где он председательствовал на заседании Штатов Шампани. Не говоря этого открыто, он уже обращался к провинции за помощью против Парижа.
Внешне он по-прежнему играл на стороне парижан. Впрочем, Марсель приставил к нему десять горожан, которые должны были неусыпно шпионить за ним, контролировать его слова, следить за его разговорами. Но на самом деле регент зондировал настроения провинции. Он пытался оценить, насколько исконная Франция способна противостоять смуте парижан. Его двуличие скоро принесло свои плоды. 10 апреля в развитии сюжета возник первый неожиданный поворот. После изобилующей намеками речи, где он объяснял Штатам Шампани «весьма чудесные» события, случившиеся в Париже в течение последних недель, — шампанская знать плохо отнеслась к убийству маршала Шампани, — регент попросил одобрения и финансовой помощи. Депутаты ответили, что подумают. Во всяком случае, — добавили они, — в Париж они больше не поедут.
Игра шла самая тонкая. Ораторы шампанских Штатов заявили, что объяснения, данные королем, их не вполне устраивают. Это правда, что маршал Шампани заслужил смерть? За что? Они уточнили, не без иронии: в том, что касается маршала Нормандии, они доверяют нормандцам. Оба парижанина, присутствовавшие там в тот момент, явно ждали, что регент в ответ подтвердит виновность маршала Жана де Конфлана. Они были удивлены.
Регент ответил: он считает и твердо верит, что оный маршал Шампани и оный мессир Робер де Клермон верно и преданно служили и давали советы, и никто не ведал за ними обратного.
Симон де Руси, граф де Брен, говоривший от имени шампанских баронов, поймал мяч на лету:
Монсеньор, мы, шампанцы, присутствующие здесь, благодарим Вас зато, что Вы сказали. Мы рассчитываем, что Вы свершите правосудие над людьми, каковые без вины умертвили нашего друга.
Дофин пригласил их на обед. Они вышли вместе. Эта история вполне могла вызвать недовольство Этьена Марселя; тогда же он узнал о распоряжениях, сделанных дофином в связи с этой поездкой в Шампань: тот поставил гарнизон в замке Монтеро и внезапно захватил «Рынок» Мо, подобие укрепленного лагеря, образованное излучиной Марны. Дофин явно готовил средства, чтобы перекрыть навигацию вниз по течению реки к Парижу, а значит, снабжение города по Сене, Йонне и Марне.
Парижане хорошо осознали, какой маневр готовится. Когда люди регента пришли в Лувр за стрелковым оружием, которое там хранилось, чтобы отправить его по реке в Мо, Марсель понял: его подопечный переходит в атаку. Он не позволил вывезти и конфисковал оружие, распорядился поместить его в ратушу и, изображая скрупулезное следование законам, составил расписку об изъятии.
Да будет всем известно, что мы, Марсель, купеческий прево, и эшевены города Парижа, во избежание величайших скандалов и бед, каковые бы немедля приключились в оном городе, забрали и изъяли шестьдесят ящиков болтов двухфутовых, шестьдесят ящиков болтов семифутовых, сорок ящиков виретонов, шестьдесят арбалетов по два-три фута, двенадцать арбалетов с воротом, триста толстых болтов для стрельбы из оных арбалетов, двенадцать фонарей и двести круглых щитов, двадцать пять павез, три пушки ручных, то есть с ложей, две пушки без ложи, шесть фунтов пороха для стрельбы из пушек, одну катушку, один оспье, пятьсот стрел для арбалетов с воротом, двадцать пять копий и один моток веревки, дабы делать тетивы для арбалетов.