Столетняя война
Шрифт:
Это было предупреждение. Дофин воспринял его так. Было решено компенсировать убытки графу д'Эврё и королю Наваррскому, может быть, отдать ему Шампань и (почему бы нет?) Нормандию, а также реабилитировать его друзей, казненных в Руане в апреле 1356 г. Если учесть обстоятельства дела в Руане, понятно, что герцог Нормандский выглядел глупо. Но выбора у него не было — он сделал вид, что доволен.
Неделю оба принца встречались по любому поводу. Робер Ле Кок ходил за ними как тень. Потом Наваррец отправился в свои нормандские домены — отметим, что ехать в Наварру он и не подумал, — поскольку заговорили об освобождении Иоанна Доброго в ближайшее время, и Карл Злой хотел проследить за выполнением решений, принятых
Наваррцу было наплевать на реформы с тех пор, как он отстоял свои интересы. Ему нужно было как можно скорей вернуть себе крепости, чтобы Иоанн Добрый и Эдуард III не заключили между собой мир за его счет. Он также должен был отомстить: он поехал в Руан, чтобы похоронить тела казненных в 1356 г. Четыре из них, обезглавленные, еще висели на виселице, подвешенные под мышки. Он устроил им в соборе торжественные похороны.
Новоиспеченный «наваррец» Этьен Марсель слишком поздно заметил: меч, на который он рассчитывал, выскальзывает у него из рук. Когда Карл Злой вернулся в Париж после революционных дней февраля 1358 г., он нашел в купеческом прево крайне уклончивого союзника.
Тем временем купеческий прево поднимал боевой дух своих импровизированных войск. Он раздавал красно-синие шапероны и эмалевые броши тех же цветов. Он выбрал девиз «К успешному завершению» (А bonne fin), вызвавший много толков. Несмотря ни на что, парижане чувствовали себя в изоляции. Многие тянулись к дофину, то есть были склонны проявлять лояльность. Но сохранялся страх, что вернутся злоупотребления, растраты, спекулянты. Те, кого выраженное стремление к реформам толкало на сторону Этьена Марселя, плохо представляли, куда он их ведет. Сам Робер Ле Кок уже толком не знал, что ему выгодней, с тех пор как король Наваррский в какой-то мере вышел из игры. Правду сказать, у Карла Злого хватало причин для сдержанности: Марсель его ревновал, парижане недолюбливали, дофин ненавидел.
Магистры Парижского университета сочувствовали городу и Наваррцу, но сознавали нечеткость как политической программы реформаторов, так и притязаний короля Наваррского.
Что касается Штатов, которые снова заседали в январе и феврале 1358 г., то они вотировали налог без малейшего энтузиазма. Зато они откликнулись на новые волнения: в стране нарастало беспокойство.
Настоящее равновесие страха возникло, когда «меняла-слуга» — независимый меняла, но не мастер — убил прямо на улице Нёв-Сен-Мерри казначея герцога Нормандского, тоже менялу. Возможно, это был внутрицеховой конфликт, но он тотчас принял политическую окраску. Дофин велел ночью арестовать убийцу, который укрылся в церкви Сен-Мерри, и повесить. Это вызвало гнев епископа — как потому, что было нарушено право убежища в церкви, так и потому, что забыли о его полномочиях судьи в этом деле. Убийцу сняли с виселицы и устроили ему церковные похороны. До сих пор все было достаточно обычно: о праве судить труп спорили не впервые. Новой была немедленная реакция Бюргерского двора. Купеческий прево вступился за убийцу не потому, что тот был бюргером, — убитый был таким же бюргером, — а потому, что в его отношении дофин превысил свою власть.
27 января 1358 г. в Париже встретились два кортежа: похоронная процессия казначея, в которой участвовали регент и его сторонники, и похоронная процессия «менялы-слуги», иначе сказать, убийцы, в которой шли Этьен Марсель и его люди.
В этой до предела накаленной атмосфере и вспыхнуло восстание 22 февраля. Восстание подготовленное, восстание без очевидной причины. Этьен Марсель искал конфронтации, так как опасался, что неопределенное состояние продлится до возвращения короля Иоанна. Если Наваррец боялся мира с Англией, купеческий прево боялся любого мира: будь он заключен с англичанами, с Наваррцем или с теми и другим, он неминуемо наносил ущерб бюргерству.
Рано утром три тысячи вооруженных человек собрались у Сент-Элуа, в сердце Сите. Уже очевидным было намерение устроить масштабную манифестацию. Зачем? Против кого? Первый повод к возмущению этим людям, возбужденным, поскольку встревоженным, невольно предоставил Рено д'Аси. Он был королевским адвокатом в парламенте. А также советником Иоанна Доброго, и он только что привез из Лондона текст проекта договора, в котором нельзя было усмотреть ничего иного, кроме замысла раздробить Французское королевство. А ведь Рено д'Аси жил на острове Сите, северней собора Парижской Богоматери, и он возвращался домой, когда возбужденная толпа, окружавшая Сент-Элуа, его узнала. Его стали оскорблять, потом бить, а потом растерзали. Смысла в этом не было, но это распалило толпу. Этьен Марсель воспользовался этим, чтобы дать приказ идти на дворец.
В противоположность Лувру, возвышавшемуся за пределами стены Филиппа Августа, дворец на острове Сите не был рассчитан на оборону. В один миг восставшие оказались в покоях дофина, над галереей галантерейщиков.
Карл находился там без охраны, рядом с ним было лишь несколько приближенных, в частности, маршалы Нормандии и Шампани — Робер де Клермон и Жан де Конфлан.
Начавшийся разговор показал все злые намерения купеческого прево, настроенного тем утром придать событиям драматический оборот. Он яростно спросил дофина, когда тот решится править.
И весьма раздраженно спросил его, как намерен тот разрешить нужды королевства и какой совет дать, дабы уберечь королевство, каковое должно ему достаться, от хозяйничающих в нем банд, и они бы далее не терзали и не обирали страну.
Наместник короля к тому времени с немалым трудом сохранял какую-то долю власти. Он дал резкий ответ. Если финансы препоручили другим, надо и обращаться к другим!
Все это было бы сделано охотно, будь у него такая возможность. Но это должен был сделать тот, кто присвоил доходы и права королевской власти. Пусть он это и делает!
Этьен Марсель только и ждал этих слов. Он бросил:
Сир, не изумляйтесь тому, что вы увидите, ибо мы так решили, и так должно свершиться.
После этого несколько человек купеческого прево схватили Жана де Конфлана и убили его. Маршал Нормандии попытался спастись, укрывшись в соседней комнате и совсем забыл, что он должен защищать своего герцога; тем не менее его тоже убили. Оба тела вынесли на двор, где они оставались до ночи. Люди дофина похоронили их тайком.
Ни маршал Нормандии, ни маршал Шампани не показали себя противниками ни реформы, ни Штатов, ни парижан. Своим жизнями они, несомненно, заплатили за то, что были маршалами и несли вместе с другими ответственность за поражение.
Они ее разделяли со всей знатью, той самой знатью, которая не приняла участия в последнем заседании Штатов, потому что Штаты начали превращаться в третью партию наряду с партией дофина и партией Наваррца. Знать не выполнила своей миссии — защищать королевство; к этим простым словам многие сводили сложную политическую игру двух последних лет.
Дофин видел гибель обоих приближенных. Он испугался. Этьен Марсель только этого и ждал: издавна знакомый с distinguo [65] между добрым государем и дурными советниками, он выступил в качестве покровителя принца.
65
Я различаю (лат.).