Столетняя война
Шрифт:
— Пока жив, сэр Эдвард, — ухмыльнулся Ник.
— Слава богу! Хотя уж Он-то наверняка знает, чего стоит здесь выжить. — Повернув к стене изуродованное шрамами лицо, затененное шлемом, сэр Эдвард прислушался к скрежету. — Французы совсем близко!
— Похоже на то, — кивнул Хук.
— Не верьте слуху, — вмешался Давидд-ап-Трехерн. — Может, до врага еще дюжина шагов, под землей звуки обманчивы.
— Значит, французы могут оказаться и в пяди от нас? — мрачно осведомился сэр Эдвард.
— Именно, — подтвердил валлиец.
Сэр Эдвард глянул на взведенные арбалеты.
— А наше дело — встретить их стрельбой и перебить?
— Ваше дело — сохранить мне жизнь! — заявил Давидд-ап-Трехерн. — А вы загородили весь проход! Вас слишком много! Нам еще работать и работать!
Увидев, что латники сэра Джона вышли, Хук велел своим стрелкам уходить и обернулся к сэру Эдварду.
— Пусть ночь пройдет спокойно!
— Боже, услышь его молитву! — улыбнулся сэр Эдвард. — Рад был тебя повидать, Хук.
— Я тоже счастлив увидеться, сэр Эдвард. Спасибо вам.
— Ступай отдыхать, парень, — добродушно отозвался тот.
Хук кивнул, перехватил алебарду поудобнее и, попрощавшись с Давиддом-ап-Трехерном, стал протискиваться к выходу мимо людей сэра Эдварда. Кто-то подставил ему подножку. Хук разглядел длинный подбородок и запавшие глаза — и в полутьме ему на миг привиделся сэр Мартин, однако тут же стало ясно, что перед ним старший отпрыск священника, Том Перрил. Тут же у стены стоял и его братец, склонившись под низким сводом. Хук прошел мимо, зная, что в присутствии сэра Эдварда его тронуть не посмеют.
Устало бредя по туннелю навстречу дневному свету, уже переходящему в сумерки, Хук думал о Мелисанде, о приготовленном ею горячем ужине, о вечерних песнях у костра, как вдруг мир вокруг него рухнул.
Громовой гул, начавшийся за спиной, мгновенно перешел в грохот. И тут же раздался треск, словно лопнула сама земля. Темные клубы пыли, летящие из глубины туннеля к выходу, бурным облаком заполнили весь проход, человеческие фигуры во тьме казались грозными призраками. Откуда-то долетели крики и звяканье стали о доспехи — и вопль. Первый вопль.
Французы прорвались в туннель.
Хук ринулся было назад, где слышались звуки сражения, однако вспомнил о бочках — может, еще удастся перегородить выход? — и на мгновение замер. Из тьмы донесся вопль, скорее похожий на дикий визг кастрируемого животного, раздался грохот — и с потолка повалились вниз люди. Прежде чем Хука накрыло облаком пыли, он успел заметить рванувшегося к нему латника в покрытых мелом и землей доспехах, с двуручным мечом наготове и с опущенным забралом. Среди пыльного полумрака латник казался гигантским призраком, вышедшим из глубин ада, из кромешных недр ночных кошмаров. Оцепеневший Хук опомнился лишь тогда, когда латник с криком бросился на него, целя мечом в живот.
Хук, увернувшись, успел ударить алебардой в защищенное сталью лицо. Копейный наконечник лишь скользнул по свинорылому забралу, зато верхний конец тяжелого молота продавил металл и вдвинулся внутрь шлема. Из-под забрала хлынула кровь, гигант пошатнулся. Хук, припомнив уроки сэра Джона, подскочил к латнику вплотную, чтобы не дать места для размаха мечом, и ударил его алебардой как дубиной. Латник упал, и Хук, которому низкий свод не позволял замахнуться, изо всех сил ударил клинком алебарды в правый локоть врага и следующим ударом вонзил наконечник в щель между шлемом и панцирем — в шею, прикрытую кольчужным капюшоном. Стальное острие, легко пройдя сквозь кольчужные звенья, вонзилось французу в горло, и латник, уже не казавшийся гигантом, осел на пол туннеля, заливая белый меловой пол черной кровью.
Проход полнился людьми, отовсюду неслись звуки боя. Выдернув алебарду из-под доспехов умирающего француза, Хук острым наконечником ударил следующего врага. Клинок, взрезав налатник с незнакомым гербом, скользнул по кирасе. Обратив к Хуку острое выступающее забрало, француз размахнулся мечом, но задел деревянную подпорку, поддерживающую свод, и Хук, пользуясь мгновением, метнулся вперед, крюком алебарды зацепил врага за щиколотку и что есть силы дернул на себя. Француз упал. Из прохода возник рабочий-валлиец. Он едва стоял на ногах, из распоротого брюха вываливались кишки. Хук плечом отодвинул его в сторону и наконечником ударил лежащего француза так, чтобы угодить под кирасу и вспороть узким клинком живот и грудь. Очередной клубок сражающихся отбросил лучника назад: люди лорда Слейтона теснили французов, то и дело оскальзываясь в липкой жиже и спотыкаясь о тела убитых и умирающих. Двое французских латников прижали Хука к стене, и ему вновь пришлось орудовать алебардой как дубиной. Потом его врагов оттеснили в сторону рабочие и стрелки, бегущие к выходу.
— Задержать французов! — донесся из туннеля голос сэра Эдварда.
Бочки!.. Не дожидаясь, пока на него снова нападут, Хук помчался наружу, к выстроенному у входа укрытию, как вдруг на подъеме кто-то подставил ему подножку, и он с размаху рухнул на меловой пол. Отпрянув в сторону, он попробовал было встать, но тут его ударили сапогом в живот. Хук, перевернувшись, увидел над собой Тома и Роберта Перрилов.
— Быстрее! — заорал на брата Том.
Роберт перехватил меч острием вниз и нацелил его в горло Нику.
— А твоя баба достанется мне! — бросил Хуку Том Перрил сквозь крики и вопли, отдающиеся эхом от стен туннеля. Со стороны выхода неслись звуки сражения: напавшие бились с захваченными врасплох защитниками подкопа.
Меч Тома Перрила пошел вниз — и Хук, перекатившись, резко бросился под ноги братьям. Роберт отлетел к дальней стене, а Томас Перрил просто сбежал, увидев поднимающегося Хука, все еще сжимающего в руке алебарду.
— Трус! — крикнул ему вслед Хук и обернулся взглянуть на Роберта, который беспорядочно молотил мечом по полу и вопил не переставая. Хук вдруг понял почему: вокруг них содрогалась земля. Вопль Перрила смешивался с другим воплем — тонким, как стальное лезвие, звучащим в мозгу Ника.
— На пол! — велел святой Криспиниан.
Земля ощутимо тряслась, тонкий вопль почти терялся в громовых раскатах, звучащих на этот раз не с неба, а из земных недр. И Хук послушно вжался в пол рядом с Перрилом в тот самый миг, когда рухнул свод туннеля.
И потянулась вечность — лишь лопались от напора бревна, давил на уши гул и рокот, валились сверху пласты земли…
Хук закрыл глаза. В мозгу вновь зазвучал тонкий вопль — его собственный вопль, порожденный ужасом и смертным страхом. Легкие забивала пыль. В Судный день, как говорили Хуку в детстве, земля отпустит мертвых, и они восстанут из могил во плоти, обратившись лицом на восток, к сияющему граду Иерусалиму. Восточный край неба заблещет ярче солнца, и воскресшие исполнятся великого ужаса, ослепленные светом новых небес. Священники же, которых хоронят ногами на запад, поднимутся из могил лицом к испуганной пастве и обратятся к народу со словами увещевания и утешения. И теперь, когда Хук оказался засыпан землей почти как в могиле, он не мог отделаться от мысли о сэре Мартине. Неужели эта хмурая перекошенная физиономия будет маячить перед ним даже в последний час, когда небеса исполнятся трубным гласом и Господь явится во всей славе, дабы принять Свой народ…