Столетняя война
Шрифт:
— Это далеко?
— Видишь дорогу? — кивнул священник на отходящую от Лёрских ворот еле заметную полосу, которая казалась грязным шрамом на фоне побитой снарядами земли. — Если у холма свернуть вправо и идти дальше, то через полсотни миль увидишь крепкий мост и большой город. Это и есть Руан. Полсотни миль — для войска три дня пути.
— Пусть приходят, — пожал плечами Хук. — Перебьем и их.
— Перед Гастингсом король Гарольд говорил то же самое, — тихо отозвался отец Кристофер.
— А у Гарольда были лучники?
— Нет, вроде бы только латники.
— Вот видите! — улыбнулся
Священник, подняв голову, вгляделся в Гарфлёр.
— Пора бы уже взять город, — пробормотал он в задумчивости. — Слишком долго здесь торчим.
Проходивший мимо латник весело поздоровался с отцом Кристофером, и тот обернулся его благословить.
— Знаешь, кто он? — кивнул священник вслед спешащей фигуре.
Ник проводил взглядом удаляющегося латника в красно-белой накидке.
— Нет, святой отец, понятия не имею.
— Сын Джеффри Чосера, — гордо объявил священник.
— Кого?
— Ты не слыхал о Джеффри Чосере? Поэте?
— А, какой-то бездельник, — отмахнулся Ник и вдруг хлопнул священника по плечу, пригнув к земле. Через миг арбалетная стрела ударила в раскисшую стену траншеи там, где только что стоял отец Кристофер.
— Это Хорек, — объяснил Хук. — Вот уж кто не бездельничает!
— Хорек?
— Один выродок на барбакане. Рожей похож на хорька. Опять арбалет нацеливает.
— Застрелить его можешь?
— Будь он шагов на двадцать ближе…
Хук выглянул в щель между набитыми землей ивовыми корзинами, ограждавшими укрытие, и помахал рукой. С барбакана ему помахали в ответ.
— Даю ему знать, что еще жив, — объяснил Хук.
— Хорек, — задумчиво повторил отец Кристофер. — Ты слыхал, что Роб Хоркинс болен?
— И еще Флетч. И жена Дика Годвайна.
— Алиса? И она тоже?
— Говорят, ей совсем плохо.
— Из Роба Хоркинса дерьмо так и хлещет — водянистая жижа пополам с кровью.
— Помоги нам Господи, — покачал головой Хук. — У Флетча то же самое.
— Пойду-ка я читать молитвы, — без тени усмешки сказал отец Кристофер. — Нельзя, чтобы людей косила болезнь. Ты-то сам здоров?
— Здоров.
— Благодарение Богу. А как рука?
— Временами ноет, — признался Ник, показав правую ладонь, которую Мелисанда забинтовала, смазав рану медом.
— Ноет — хороший признак. — Священник, наклонившись, понюхал повязку. — И пахнет хорошо. Ну то есть воняет, как мы все, — грязью, потом и дерьмом, зато, главное, не пахнет гнилью. А как моча? Мутная? Темная? Бесцветная?
— Обычная, святой отец.
— Прекрасно, Хук! Уж тебя-то надо беречь!
Ник удивился, однако священник, видимо, и не думал шутить. Да и сам Ник понимал, что обязанности винтенара он исполняет как надо. Поначалу он опасался ответственности и ожидал, что лучники постарше откажутся выполнять его приказы, однако недовольные его назначением, если такие и были, никак не выказывали обид и безропотно ему подчинялись. Серебряную цепь он носил с гордостью.
Вновь настала жара, обратив грязь в засохшую корку, которая под ногой рассыпалась в пыль. Рассыпался на глазах и Гарфлёр, и все же гарнизон пока не сложил оружия. Раза четыре в день к лучникам, по-прежнему не вылезающим из траншей, наведывался король с небольшой свитой и подолгу
— Надо обрушить еще участок стены, — расслышал Хук слова короля. — И сразу штурмовать получившуюся брешь.
— Нельзя, государь, — хмуро возразил сэр Джон Корнуолл. — Сухих мест больше нет.
Река, поднявшаяся с наводнением, схлынула лишь частично, и земля вокруг Гарфлёра лежала затопленной. Сухими оставались лишь два участка, где англичане вели к городу подземные ходы.
— Значит, покончить с барбаканом, — настаивал король, — и ворота, что за ним, разнести в щепки!
Обратив мрачное длинноносое лицо к непокорному барбакану, Генрих вдруг вспомнил о стрелках и латниках, встревоженно его слушающих, и возвысил голос:
— Господь привел нас в дальнюю землю не для того, чтоб мы терпели поражение! Гарфлёр долго не продержится! Мы победим, тогда найдется пива и доброй еды на всех! Город будет наш!
Днями напролет из подкопа таскали наружу мел и грунт, а свод внутри подпирали бревнами длиной в лучное цевье. В начале сентября английские пушки по-прежнему обстреливали врага, заполняя окопы дымом, а воздух — нескончаемым грохотом.
— Как твои уши? — вместо приветствия бросил Хуку сэр Джон как-то утром.
— Уши, сэр Джон?
— Ну да, такие странные штуковины по бокам головы.
— С ними все в порядке, сэр Джон.
— Тогда пойдем со мной.
Командующий, чьи дорогие доспехи и налатник покрывала пыль, повел Хука по траншее к входу в подкоп, начинавшийся под укрытием. Первые шагов пятнадцать шахта резко шла вниз, а затем выравнивалась в пологий туннель высотой с лучное цевье и шириной в два шага. Тростниковые свечи, которые крепились на поддерживающих свод бревнах, горели все более тускло по мере того, как Хук вслед за сэром Джоном продвигался вглубь. Чуть не на каждом шагу приходилось останавливаться и вжиматься в стену, пропуская очередного рабочего, вытаскивающего наружу корзину вырубленной меловой породы. В воздухе висела пыль, под ногами хлюпала меловая жижа.
— Отдохните-ка пока, ребята, — распорядился сэр Джон, дойдя до тупика. — Молчите и не двигайтесь.
Двое рабочих, которые киркой рубили мел при свете роговых светильников, свисавших с дальнего бруса, с облегчением отложили инструменты и сели на пол. Давидд-ап-Трехерн, руководивший работой, приветственно кивнул Хуку и посторонился. Сэр Джон припал к стене и жестом велел Нику присесть на корточки.
— Слушай, — шепнул он.
Хук прислушался. Кто-то из рабочих кашлянул, сэр Джон велел ему не шуметь.