Столичный миф
Шрифт:
— Перед командировкой сдашь дела. Твой клиент исчезнет. Раз он тебя стряхнул с хвоста, еще раз стряхнет. Вот и все. И больше не появится. Все понятно?
— Да. — От Доброго Дня не требовалось согласия или несогласия. — Как с дополнительным бюджетом?
— Нет. Бюджет не превышай. Останови здесь. Да-да. Ну, бывай…
— До свидания, Петр Егорович.
Добрый День осторожно отпустил сцепление, проехал на первой скорости десять метров и остановился перед пустым перекрестком. Мимо под красный сигнал проскочил дед в белом «жигуленке». Добрый День терпеливо ждал. Он никогда
18
К утру Колдун преодолел окраины и вышел к центру. Маленький компас в его голове видел силовые линии и разворачивал его нос прямо по напряжению и не давал сбиться с пути. Конечно, окраины Колдуна интересовали, но времени у него было в обрез.
Что можно, вот так, с ходу, сказать о Москве? Столичная жизнь для многих россиян во многом более отдаленная и чуждая, чем жизнь на поверхности планеты Марс. Хотя каждый десятый россиянин живет в Москве. Слишком большими деньгами приколочен московский пейзаж. И эти деньги слишком хорошо видно, и слышно их запах. Но не только в фасадах здесь дело.
Масса объектов: посольства, представительства, штабы и штаб-квартиры каждый вечер выпускают на площади и улицы очень интересных людей, и этим людям надо с кем-то общаться, официально и интимно, им надо отдыхать и лечиться, и, хотят они того или нет, они несут свою культуру, свой образ мышления и свой способ действия в город. Инъекция космополитизма — подданства планеты, сознание принадлежности к человеческому роду в целом. Что может открыть глаза и уши шире?
Анонимность мегаполиса, плотность и количество населения делают возможными самые причудливые контакты. Кого только нет в Москве! Порой кажется, что если кому-то нужны марсиане, то их вполне можно найти здесь. Надо лишь разузнать, где они тусуются. Но можно обойтись, в принципе, и без этого.
Москва, действительно, совсем другой город, чем любой другой на Руси. Просто потому, что он в гораздо большей степени русский.
Москали, по своей сути, густые сливки. Это ж не город, это проходной двор. Среди тех, кто на виду, коренных москвичей почти нет. Они все пришлые. Они все из России. Кто приехал сам, кого позвали. Вернее, они все здесь не по своей воле, но кого-то пришлось соблазнять дареной квартирой, а кого-то нет, удалось сэкономить. Но родились и выросли они в тихих и далеких российских городках. Поэтому Москва — выжимка, концентрат, суть, соль страны.
Постояв на бульваре, Колдун свернул вниз. По набранным из розового мрамора трем широким ступеням спустился в сквер. В каменных щелях — пучки травы. Как подмышки неряхи-старшеклассницы. Обогнул по краю лужу, отвел осторожно рукой ветку сирени, стараясь не потревожить гроздь росы на коричневой, надутой соком шкурке в длинных искрах-прожилках зеленой коры.
Это площадь Семи Высоток. Здесь всегда тень. Здесь крайне редко бывает солнце. Кустики и скамеечки, да посыпанные красным песком дорожки. Семь зданий по кругу. Семь патронов в нагане. Меж мидовской клумбой и карандашом «Ленинградской» в солнечный туман ведет мост. Точно шипящий кот выгнул спину. Посередине четыре нитки трамвайных рельсов тянут солнечный
Семь Высоток в Москве. Гробницей-пирамидой над Арбатом нависает МИД. Миражом над барханами в городском гулком шуме дрожит Университет. Вечно бродят по московскому горизонту коричневые айсберги. Ночью смертоносные глыбы осветит электрический свет — чтобы взгляд «Титаник» не смог разминуться.
Зачем Хозяин поднял небо на семь штыков?
Имперские трезубцы встали посреди барачных болот. Дворцы с вознесенными под крыши статуями в нищем послевоенном городе. Разность потенциалов — миллион вольт. Колдун оценил длину шпиля — никак не меньше. При таком напряжение в проводах-коридорах от дверных ручек будут сыпаться искры. Миллион вольт. Зарево синее пляшет над гранеными шпилями — оттого такой нервный московский шаг, оттого взвинченна и раскованна речь.
По воле хозяина на головы москвичей с неба пали каменные молнии. И разветвились у земли. Потрескивая в стенах, в город потек электрический ток. Пятьдесят лет спустя башня из слоновой кости не подымет социальное напряжение так.
У каменных громоприводов большой запас эмоционального хода. Как у многих вещей, что рождены во времена черного гения, который в этом мире вообще-то князь. Они еще долго будут дрейфовать вдоль горизонта. Можно на них не смотреть. Можно не поднимать от асфальта глаз. Пока в коричневой воде взбаламученных луж не увидишь ломаное имперское величие. Русскую сказку и мечту — как они есть.
Конечно, будь у Сталина телевизор, он бы не тратил деньги на каменных идолов: электроны обходятся куда дешевле кирпичей. И цветные грезы не может ограничить земное притяжение. Да что там притяжение, против них бессилен даже сам здравый смысл. Но не было у Сталина в каждом доме телевизора. Оттого и упирал он на архитектуру. Города и улицы легко переименовать, но семь высоток в Москве снести — слишком круто.
Котельническая набережная. Тень на кофейной воде: черная мельница. Черная мельница, булатные крылья на вороненом ветру. Опричники жили здесь.
Что миллион вольт Хозяину? Энергия. А нормальному человеку такое напряжение запросто жжет мозги. Пробивает изоляцию. И тогда в ход идут опричники: свинцовый кастет-противовес. Никак без них не обойтись, ни тогда, ни сейчас.
Красивые ребята. Герои фильмов и книг. Черные кожанки, широкие штаны. Любят мощные иномарки, деньги и веселых девчат. Для опричников много работы длинной ночью на Руси. Их пуще глаза хранит тайна. А они умирают молодыми, крутые тридцатилетние авторитеты-полковники. Ах, как им завидуют — их так боясь.
Колдун им не завидовал. Он их даже не осуждал: кто они такие, чтоб он судил их бесплатно?
Выше по течению слегка ядовитой реки — красавица «Украина». В ее раскрытые окна плывет хлебный дух с обступившего ее с двух сторон Бадаевского пивзавода. Когда идет дождь, на его дворе вспухает оранжевой фантастической пеной просыпанный на асфальт порошок-шампунь для мойки бутылок. Когда идет дождь, даже Кутузовский проспект не так шумит — лишь случайный скрежет изредка ляжет, ляжет и растечется чернильной кляксочкой в шелестящую акварель.