Столп огненный
Шрифт:
Сильви с семейством обошли здание, проникли внутрь через низенькую заднюю дверь и очутились в просторной зале, где, как подумалось Сильви, охотники раньше устраивали пышные и разгульные пиршества. Теперь в зале было тихо и царил полумрак. Поперек помещения стояли рядами скамьи и табуреты, а перед ними высился стол, накрытый белой тканью. Как заведено, на простой глиняной тарелке лежал хлеб, рядом стоял кувшин с вином. Всего в домике собралось около сотни человек.
Изабель с Жилем заняли свои места, Сильви и Пьер пристроились позади. Гийом уселся на единственный табурет перед самым столом.
– Гийом – ваш священник? – прошептал Пьер.
– Пастор, – поправила Сильви. – Он пользуется правом гостя. Наш обычный пастор – Бернар.
Она указала на высокого, величавого мужчину лет пятидесяти с редеющими седыми волосами.
– А маркиз тут?
Сильви огляделась и заметила дородного маркиза Нимского.
– Первый ряд, – шепнула она. – С большим белым воротником.
– В темно-зеленом плаще и шляпе – его дочь?
– Нет, это маркиза. Ее зовут Луиза.
– Молодая.
– Ей двадцать. Вторая жена.
Семейство Мориаков тоже пришло – в полном составе: Люк, Жанни и их сын Жорж, поклонник Сильви. Девушка заметила, что Жорж уставился на Пьера с изумлением и завистью. По лицу молодого человека было понятно, что он сознает: с Пьером ему состязаться бессмысленно. Сильви позволила себе на мгновение предаться греховной гордыне. Если выбирать между ними двоими, Жорж Пьеру и в подметки не годится.
Служба началась с пения псалмов.
– Хора нет? – шепотом осведомился Пьер.
– Мы и есть хор. – Сильви нравилось петь гимны по-французски и во весь голос. Для нее это была одна из радостей, связанных с принадлежностью к тем, кто следует истинному вероучению. В обычных храмах она ощущала себя зрителем, наблюдателем, а тут принимала непосредственное участие.
– У тебя чудесный голос! – восхитился Пьер.
Она знала, что жених вовсе не льстит; голос у Сильви и вправду был хоть куда, настолько хорош, что она даже опасалась, как бы не впасть из-за него в грех гордыни.
За псалмами последовали молитвы и чтение Библии, тоже по-французски, а затем провели причастие. Никто не называл хлеб и вино плотью и кровью Христа, все знали, что это лишь символы, и оттого становилось намного проще. А в конце Гийом произнес яростную проповедь, обличая коварство и злодеяния папы Павла Четвертого. Восьмидесятиоднолетний Павел слыл нетерпимым ревнителем устоев, он взрастил инквизицию и заставил иудеев в Риме носить желтые шляпы. Его ненавидели равно католики и протестанты.
Когда служба завершилась, табуреты составили тесным кружком и началась другая часть встречи.
– Мы как бы братаемся, – пояснила Сильви для Пьера. – Делимся новостями, обсуждаем, что у кого случилось. Женщинам тоже позволяют говорить.
Первым выступил Гийом. Он произнес слова, которые изумили Сильви и остальных, – дескать, он покидает Париж.
Гийом прибавил, что был несказанно рад помочь пастору Бернару и старейшинам в обустройстве общины по правилам, составленным Жаном Кальвином в Женеве. Стремительное распространение протестантизма по Франции за последние несколько лет отчасти можно объяснить крепкими узами и дисциплиной кальвинистских общин вроде вот этой, что собирается в парижском предместье Сен-Жиль. Более всего Гийома обрадовало и даже потрясло то, что им хватило дерзости и смелости объявить о проведении в следующем году первого всеобщего французского синода.
Увы, его призывают срочные дела, другие общины тоже нуждаются в помощи. Он уедет до следующего воскресенья.
Никто не ожидал, что Гийом останется в Париже навсегда, но это объявление все равно застало врасплох. Он не заговаривал ни с кем о скором отъезде. Сильви не могла не заподозрить, что главной, если не единственной причиной столь скоропалительного убытия оказалась ее помолвка. Конечно, она попрекнула себя тем, что подошла опасно близко к тщеславию, – и прочитала про себя молитву, призывающую к смирению и уничижению.
Следом за Гийомом заговорил Люк Мориак.
– Жаль, что ты уезжаешь так скоро, Гийом, ибо у нас есть неотложное дело, которое мы до сих пор не обсудили, и дело это – ересь среди нас самих! – Люк воинственно выпятил подбородок и подбоченился, как ведут себя обычно многие мужчины, не вышедшие ростом, хотя сам он всегда был сторонником терпимости. – Многие из нас были потрясены до глубины души, когда Кальвин велел сжечь заживо Михаэля Сервета.
Сильви, как и все присутствовавшие, знала, о ком говорит Люк. Сервет, ученый протестант, схлестнулся с Кальвином по вопросу о Троице [25] . Его казнили в Женеве, к изумлению и гневу людей вроде Люка Мориака, полагавших, что только католики истребляют несогласных с ними.
25
Перу М. Сервета принадлежали трактаты «Об ошибочности догмата троичности» и «Диалоги о Троице», за которые он подвергся преследованиям со стороны инквизиции, но их заочная полемика по переписке с Ж. Кальвином велась вокруг трактата «Восстановление христианства», в котором Сервет отвергал идею предопределенности человеческих судеб и писал, что Бог, вопреки мнению Кальвина, не обрекает людей на адские муки – люди сами идут к этим мукам, совершая дурные поступки, наяву или хотя бы в мыслях. Считается, что Кальвин оскорбился на язвительные комментарии Сервета к его труду «Наставление в христианской вере». Так или иначе, богослова приговорила к казни инквизиция Вены, но он бежал в Женеву, где его арестовали уже протестанты. Сервета обвинили в отрицании Троицы и в савеллианстве (согласно этому учению, Лики Троицы суть «модусы» единого Бога).
– Это произошло пять лет назад! – недоуменно воскликнул Гийом.
– А мы до сих пор не обсудили.
Сильви воодушевленно закивала. Она была целиком согласна с Люком. Протестанты требовали терпения и терпимости от королей и епископов, которым противоречили; как же они сами могут преследовать инакомыслящих? Хотя и среди них находились те, кто, похоже, был хуже католиков с их религиозным пылом.
Гийом примирительно махнул рукой.
– Помните о дисциплине, братья.
Ему явно не хотелось продолжать этот спор.
Сильви разозлилась из-за его снисходительного тона.
– Нам нельзя убивать друг друга! – горячо произнесла девушка. Обычно она не позволяла себе столь резких высказываний. Хотя женщинам разрешали говорить на собраниях, само собой подразумевалось, что молодым следует помалкивать. Но Сильви вдруг ощутила себя почти замужней женщиной – да и не могла молчать, когда речь зашла о таком событии. – Сервет сражался умом и своими сочинениями и ответа заслуживал того же, а никак не насилия!
Люк Мориак утвердительно кивнул, очевидно ободренный столь неожиданной поддержкой, однако некоторые более старшие женщины принялись осуждающе качать головами.