Столп огненный
Шрифт:
Миссис Кобли зашлась в истошном вопле, забилась, и родные с трудом ее удерживали.
Джулиус кивнул. Мэтьюсон опустил руку, и Осмунд поднес факел к груде хвороста у ног Филберта Кобли.
Сухое дерево занялось мгновенно; пламя взметнулось вверх, словно в приступе бесовского веселья. Филберт тоненько вскрикнул. Дым от костра повалил на стоявших ближе всех зевак, и те подались назад.
Вскоре над площадью поплыл иной запах, одновременно знакомый и отвратительный – запах жарящегося мяса. Филберт кричал не переставая, и среди воплей боли порою звучали членораздельные слова:
– Прими меня, Иисусе! Прими меня, Господи! Прими, молю!
Но Иисус не спешил снизойти к его мольбе.
Неду доводилось слышать, что милосердные судьи иногда позволяли родственникам повесить на шею осужденному мешочек с порохом, чтобы ускорить кончину жертвы. Однако Джулиус, по всей видимости, не проявил снисхождения. Нижняя часть тела Филберта сгорала в пламени, а сам несчастный еще жил. Крики, которые он испускал в муках, невозможно было слушать, они больше походили на скулеж перепуганного животного, чем на человеческий голос.
Наконец Филберт умолк. Наверное, не выдержало сердце – или он задохнулся от дыма; а может, пламя выжгло ему разум. Так или иначе, крики стихли. Огонь продолжал пылать, мертвое тело Филберта Кобли превратилось в черную головешку. От запаха подташнивало все сильнее. Нед мысленно возблагодарил небеса за то, что все закончилось.
За свою короткую жизнь я никогда прежде не видел ничего столь ужасного и омерзительного. Не знаю, как вообще люди могут творить подобное, и не понимаю, почему Господь это допускает.
Матушка однажды сказала – и я запомнил эти слова на все оставшиеся годы: «Когда кто-то верит, что ему ведома Божья воля, и намеревается исполнить эту волю, невзирая на цену, которую придется заплатить, такой человек становится опаснее всех на всем белом свете».
Люди стали расходиться с рыночной площади, но я задержался. Взошло солнце. Его лучи не достигали обугленных останков Филберта, ибо костер развели в могучей тени собора. Я думал о сэре Уильяме Сесиле и о нашем с ним разговоре по поводу Елизаветы в двенадцатый день Рождества. Он тогда сказал: «Она повторяла мне много раз, что, если станет королевой, постарается сделать так, чтобы ни один англичанин впредь не лишался жизни за свою веру. Сдается мне, это достойная цель».
Я еще подумал, помнится, что он лицемерит, скрывая политический расчет за напускным благочестием. Но после увиденного не мог не задуматься: неужто Елизавета и вправду сможет избавить англичан от твердолобых церковников вроде Джулиуса и покончит с расправами наподобие той, которую мне выпало наблюдать? Неужто настанет время, когда люди различных вероисповеданий прекратят убивать друг друга?
Но станет ли Елизавета королевой после смерти Марии Тюдор? Насколько мне было известно, это зависело от того, какую помощь ей окажут. Да, на ее стороне был грозный Уильям Сесил, но одного человека, даже с его дурной славой, явно мало. Ей нужна армия сторонников.
И я могу стать одним из них.
Эта мысль согрела мое сердце, растопила лед в жилах. Я смотрел на пепел, оставшийся после Филберта Кобли, и думал, что впредь такого быть не должно. И в Англии есть люди, желающие не допускать более подобного.
Я хотел быть с ними. Хотел сражаться за Елизавету и за терпимость к вере, за которую она ратовала.
Хватит с нас костров.
Я решил отправиться в Хэтфилд.
Глава 8
Нед ушел из Кингсбриджа, от которого до Хэтфилда было около сотни миль. Ушел, не зная, какой прием его ожидает, примут ли его на службу или попросту высмеют и отошлют обратно несолоно хлебавши.
Первые два дня пути он провел в компании студентов, направлявшихся в Оксфорд. В те дни все предпочитали искать попутчиков – одиночек повсюду грабили, а одиноким женщинам вдобавок грозила опасность хуже ограбления.
Как и наставляла мать, Нед заговаривал с каждым, кого встречал, набираясь сведений, которые впоследствии могли пригодиться: цены на шерсть, кожу, железную руду и порох, новости о бурях и болезнях, разорениях и мятежах, свадьбах аристократов и смертях важных людей.
На ночлег он останавливался в тавернах и на постоялых дворах, нередко вынужденный делить с кем-нибудь постель; это был малоприятный опыт для юноши из купеческой семьи, привыкшего к собственной комнате и собственной кровати. Впрочем, студенты оказались приятной компанией, легко и без усилий переходили с грубых шуток на богословские диспуты и обратно. Июль в том году выдался теплым, дождей почти не было, и путешествие доставляло удовольствие.
Когда разговоры не отвлекали, Нед мучил себя сомнениями, гадая, что может ожидать его в Хэтфилде. Он рассчитывал, конечно, что его примут, как того молодого помощника, о котором упоминал Сесил. Но ведь тот же Сесил вполне может спросить: «Какой еще Нед?» Если ему откажут, совершенно непонятно, что делать и как быть дальше. Возвращаться в Кингсбридж, поджав, что называется, хвост, унизительно. Быть может, стоит пойти в Лондон и попытать удачу в большом городе.
В Оксфорде Нед заночевал в Кингсбриджском колледже. Основанный великим приором Филиппом, мечтавшим расширить влияние аббатства, колледж уже давно сделался независимым от монастыря, однако по-прежнему принимал студентов из Кингсбриджа и давал приют горожанам.
Найти попутчиков на дорогу из Оксфорда в Хэтфилд оказалось гораздо сложнее. Большинство путников направлялось в Лондон, который лежал в стороне. Пришлось задержаться в Оксфорде, и Нед сам не заметил, как поддался чарам местного университета. Ему нравились оживленные ученые споры по любым темам, от точного местоположения Эдемского сада до вопроса, почему, если земля круглая, люди с нее не падают. Как правило, студенты после университета становились священниками, лишь немногие подавались в стряпчие или во врачи; матушка уверяла Неда, что в университетах не учат ничему полезному для торговцев. Дни, проведенные в Оксфорде, заставили его усомниться в правоте Элис. В мудрости матушке не откажешь, но и всеведущей ее не назовешь.
Спустя четыре дня, потраченных на ожидание и поиски, Нед примкнул к паломникам, что шли в собор Святого Альбана [31] . Дорога заняла три дня. А потом юноша решил, что хватит осторожничать, и в одиночку преодолел последние семь миль от Сент-Олбанса до Хэтфилда.
Король Генрих Восьмой отобрал дворец Хэтфилд у епископа Илийского и время от времени отсылал туда своих детей. Елизавета провела в этом дворце большую часть своего детства. А потом, насколько было известно Неду, старшая сводная сестра Елизаветы, Мария Тюдор, сочла, что родственнице лучше оставаться там под присмотром. Хэтфилд лежал в двадцати милях к северу от Лондона; это день пути пешком – или полдня верхом. Тем самым Елизавету не пускали в сам Лондон, где она могла бы превратиться в досадную помеху короне, но держали достаточно близко, чтобы она не вздумала своевольничать. Не то чтобы ее превратили в пленницу, однако покидать дворец по собственной воле ей запрещалось.
31
Святой мученик, погибший во время гонений на христиан при императоре Диоклетиане; был казнен в городе Веруламий (ныне Сент-Олбанс в 30 км от Лондона). Аббатство на месте его гибели появилось в конце VIII столетия.