Столпы Земли
Шрифт:
— Кто ты? — спросил Джек.
— Мне запрещено говорить с тобой, — отозвался голос. Джек узнал его. Это был старый монах по имени Люк.
— Люк, они не сказали, сколько я здесь пробуду? — почти закричал юноша.
Монах повторил заученную фразу:
— Мне запрещено говорить с тобой.
— Пожалуйста, Люк, скажи мне, если знаешь, — умолял Джек, даже не замечая, как жалобно звучит его голос.
Люк ответил шепотом:
— Пьер сказал — неделю, но Филип решил — два дня.
Ставень закрылся.
— Два дня! — в отчаянии произнес Джек. — Но она в это время выйдет замуж.
Ответа не последовало.
Он стоял, уставясь в пустоту. Свет из открывшегося на мгновение оконца был очень ярким по сравнению с почти полным мраком внутри, и какое-то время Джек, ослепленный, ничего не видел, пока наконец глаза не привыкли к темноте. Потом они опять наполнились слезами…
Он лег на пол, больше ничего не оставалось. Его заперли здесь до понедельника. А к понедельнику Алина станет женой Альфреда, будет по утрам просыпаться в его постели, с его семенем в своем чреве. Мысль эта вызвала у Джека отвращение.
В камере была уже кромешная тьма. Он на ощупь добрался до подоконника и отпил из миски. Обычная вода. Откусил кусочек хлеба и с трудом стал жевать. Выпив остатки воды, он опять улегся на пол.
Сон не шел, он пребывал в странной дремоте, похожей на оцепенение, в которой ему, как видение, как сон, являлись прошлогодние воскресные вечера с Алиной. Тогда он рассказывал ей удивительную историю про рыцаря, который влюбился в принцессу и отправился на поиски виноградной лозы, плодоносящей драгоценными камнями.
Полуночный звон вырвал его из этого состояния. Он уже привык к монастырскому распорядку, и в полночь чувствовал себя бодро, хотя днем частенько хотелось спать, особенно если на обед давали мясо. Монахи уже наверняка повскакивали с кроватей и строились в колонны, чтобы прошествовать в церковь. Сейчас они стояли прямо над Джеком, но он ничего не слышал: стены камеры не пропускали звук. Через какое-то время опять зазвонили, на этот раз к мессе, которая проходила в час ночи. Время летело быстро, слишком быстро, ведь завтра Алина выходит замуж.
Под утро Джек все-таки заснул.
Внезапно он пробудился ото сна. Кто-то еще находился в камере.
Страх сковал его.
Вокруг была темнота. Шум воды, казалось, усилился.
— Кто здесь? — сказал он дрожащим голосом.
— Это я, не бойся.
— Мама! — От облегчения у него даже закружилась голова. — Как ты узнала, что я здесь?
— Старый Джозеф рассказал мне, что случилось, — спокойно ответила мать.
— Тише, монахи услышат.
— Не услышат. Здесь хоть кричи, хоть пой — наверху никто не хватится. Уж я-то знаю.
В голове у него родилось сразу столько вопросов, что он не знал, с какого начать: «Как ты попала сюда?», «Открыта ли дверь?..». В темноте он шагнул к ней, выставив вперед руки.
— Да ты же вся мокрая!
— Под нами — водовод. А один камень в полу не закреплен и свободно вынимается.
— Откуда ты это знаешь?
— Твой отец просидел в этом карцере десять месяцев. — В ее голосе слышалась горечь прожитых лет.
— Мой отец? В этой камере? Десять месяцев? Но за что?
— Мы этого так и не узнали, — сказала она с возмущением. — Его похитили или арестовали — он так и не понял — в Нормандии и привезли сюда. Он не знал ни английского, ни латыни, поэтому понятия не имел, куда попал. Около года отработал на конюшнях — там мы с ним и познакомились. — Нотки ностальгии смягчили ее голос. — Я полюбила его с первого взгляда. Он был очень добрый, но выглядел таким запуганным, несчастным, хотя пел, как соловей. С ним месяцами никто не разговаривал, поэтому, когда я сказала ему несколько слов по-французски, он обрадовался несказанно и, наверное, только за одно это полюбил меня. — В ее голосе опять зазвучала злоба. — Вскоре его посадили в эту камеру. Тогда-то я и раскрыла секрет, как сюда пробраться.
Джек вдруг подумал, что зачат он был наверняка прямо здесь, на каменном полу. От этой мысли он страшно смутился и возблагодарил Бога, что в камере темно и они с мамой не видят друг друга.
— Но ведь отца не могли арестовать просто так, должна была быть какая-то причина.
— Он не нашел ответа. В конце концов они сами придумали для него преступление. Кто-то дал ему чашу, украшенную драгоценными камнями, и выпустил на свободу. Не успел он отойти от монастыря на милю-другую, как его схватили, обвинили в том, что он украл эту реликвию, и повесили. — Эллен расплакалась.
— Кто это сделал?
— Шериф Ширинга, приор Кингсбриджа… какая теперь разница кто.
— А что стало с семьей отца? Ведь у него были родители, братья, сестры…
— Да, у него была большая семья, там, во Франции.
— Так почему же он не бежал и не вернулся туда?
— Однажды он попытался, но его поймали, привезли обратно и бросили в эту темницу. Можно было попробовать еще раз, тем более выбраться отсюда мы могли. Но он не знал дороги домой, не говорил по-английски и к тому же не имел ни гроша в кармане. Шансов почти не было. Конечно, он должен был рискнуть еще раз, теперь-то это ясно как Божий день, но тогда никто не мог даже предположить, что его могут повесить.
Джек обнял мать, пытаясь успокоить. Она насквозь промокла и дрожала от холода. Ей надо было срочно уходить и высушиться. И тут его словно молнией пронзило: ведь если она может выйти отсюда, значит, и он может последовать за ней. Пока мать рассказывала об отце, он ненадолго забыл об Алине, но сейчас вдруг осознал, что его страстное желание может осуществиться — он успеет поговорить с Алиной до ее свадьбы.
— Покажи мне этот лаз, — коротко сказал он.
Она всхлипнула и вытерла слезы.