Столпы Земли
Шрифт:
Джонатан, сидевший рядом с ним, казалось, не находил себе места и все время ерзал в кресле. Добродетели послушания и покорности давались ему еще труднее, чем Филипу. Самонадеянность и заносчивость всегда были пороками хороших правителей. Джонатан уже давно был готов принять на себя все дела по управлению монастырем, и он с нетерпением ждал своего часа. От Алины узнал многое о новых методах возделывания земли и очень спешил испробовать их: пахать на лошадях, засеять ранние горох и ячмень на части земель еще с осени. Точно как я тридцать пять лет назад задумал растить овец на шерсть, думал Филип.
Он чувствовал, что пора уступить место приора Джонатану, а самому посвятить остаток дней молитвам и раздумьям. Как часто ему приходилось давать советы другим! Но сейчас, когда он был уже достаточно стар, чтобы наконец отойти от дел, такой исход пугал его. Тело его было еще упругим, как звонкий колокол, а ум быстр и ясен, как никогда прежде. Жизнь в молитвах и раздумьях довела бы его до сумасшествия.
И все же Джонатан не станет ждать вечность. Бог наградил его способностями управлять главным монастырем всей Южной Англии, и он не собирался растрачивать этот Божий дар. За эти годы он объехал множество аббатств и везде произвел хорошее впечатление. Однажды, когда умрет какой-нибудь аббат, монахи могут попросить его принять участие в выборах, и Филипу будет трудно отказать ему в разрешении.
Молодой монах, имени которого приор так и не вспомнил, как раз заканчивал очередную главу, когда раздался стук в дверь и вошел привратник. Брат Стивен, монастырский ревизор, сердито посмотрел на него: запрещалось тревожить монахов во время собрания капитула. Стивен отвечал за порядок и дисциплину и всегда строго придерживался правил.
Привратник довольно громким шепотом объявил:
— Прибыл посланник от короля!
Филип обратился к Джонатану:
— Займись этим, будь добр.
Посланник настаивал на том, чтобы письмо принял кто-то из первых лиц монастыря. Джонатан вышел. Монахи чуть слышно перешептывались. Филип твердо сказал:
— Мы продолжим поминальной книгой.
Начались молитвы по усопшим, а Филип мучился неотвязной мыслью: что за послание прислал король Генрих II Кингсбриджскому монастырю. Новости, судя по всему, вряд ли были из приятных. Последние шесть лет король был в ссоре с Церковью. Спор вышел из-за несогласия по вопросу о правомочности церковного суда: несговорчивость короля и чрезмерная горячность архиепископа Кентерберийского Томаса Бекета не позволили им пойти на уступки друг другу, и разногласия переросли во вражду. Бекет был вынужден отправиться в изгнание.
Как ни печально, англиканская Церковь не встала на его сторону. Многие епископы, и среди них Уолеран Бигод, поддержали Генриха в надежде завоевать благосклонность монарха. Но Папа пытался всячески повлиять на короля, чтобы примирить его с Бекетом. Самым тяжелым результатом этого спора было то, что стремление Генриха получить поддержку внутри англиканской Церкви давало жадным до власти епископам вроде Уолерана значительное влияние в церковном суде. Вот почему послание от короля казалось Филипу угрожающим как никогда.
Джонатан вернулся и вручил приору пергаментный свиток, скрепленный воском и огромной королевской печатью. Монахи внимательно следили за Филипом. Он решил, что не стоит, пожалуй, заставлять их думать в эту минуту о молитвах по душам усопших, когда в руках у него было такое важное послание.
— Хорошо, — сказал он, — мы продолжим позднее. — Сорвав печать, он развернул свиток, пробежал глазами первые приветственные слова и передал послание Джонатану. — Зачти нам, пожалуйста.
После подобающих приветствий король писал: «Новым епископом Линкольнским я назначаю Уолерана Бигода, в настоящее время епископа Кингсбриджского».
Голос Джонатана потонул в хоре голосов. Филип с отвращением покачал головой. Уолеран потерял всякое доверие в здешних краях после разоблачений на суде, и ему как епископу пути больше, казалось, не было. Так, значит, он все-таки сумел уговорить короля сделать его епископом Линкольна — одной из самых богатых епархий в мире. После Кентербери и Йорка Линкольн был наиболее влиятельной епархией в королевстве. Оттуда оставался лишь небольшой шажок к сану архиепископа. Не исключено, что Генрих готовил Уолерана на место Томаса Бекета. Сама мысль о том, что его заклятый враг может стать архиепископом Кентерберийским, главой англиканской Церкви, была Филипу настолько отвратительна, что ему стало не по себе.
Когда монахи наконец успокоились, Джонатан дочитал фразу до конца:
— … И я рекомендовал декану и капитулу Линкольна избрать его.
Ну что ж, подумал Филип, это легче сказать, чем сделать. Королевская рекомендация была равносильна приказу, хотя и не всегда: если собрание капитула Линкольна выступит против Уолерана или у них появится своя кандидатура, король может столкнуться с трудностями. Не исключено, что ему удастся в конце концов добиться своего, но пока его решение было далеко не окончательным.
А Джонатан тем временем продолжал:
— Приказываю вам, капитулу Кингсбриджского монастыря, провести выборы нового епископа Кингсбриджа; и рекомендую избрать на этот пост слугу моего Питера из Уорегама, архидиакона Кентерберийского.
Шквал протестующих голосов поднялся в зале собраний капитула. Филип похолодел от ужаса. Подумать только, этот надменный, обидчивый, самоуверенный архидиакон Питер был выбран королем на место епископа Кингсбриджа! Он ведь ничем не лучше Уолерана! И хотя оба были набожны и богобоязненны, они слишком уверовали в собственную непогрешимость, выдавая свои желания за Божью волю, и добивались цели, не останавливаясь перед жестокостью. Если Питер станет епископом, Филипу придется всю оставшуюся жизнь в качестве приора бороться за соблюдение законности и приличий в округе, где будет править железной рукой такой бессердечный человек. А если к тому же Уолеран займет место архиепископа, то никаких надежд и вовсе не останется.
Филип рисовал в своем воображении страшные времена, которые ожидали их. Это будет еще хуже, чем в годы гражданской войны, думал он, когда графы, подобные Уильяму, творили все, что им вздумается, а надменные священники не обращали никакого внимания на нужды людей; монастырь совсем зачахнет и станет лишь бледным напоминанием о былом величии. От этих мыслей злость вскипела в нем.
И он был не один, кто возмутился решением короля. Ревизор Стивен вскочил со своего места, раскрасневшийся от негодования, и выкрикнул что было мочи: