Столыпин. На пути к великой России

Струков Дмитрий

До последнего дня врачи не могли определить, насколько тяжело ранен Столыпин. Государь, полагаясь на мнение своего семейного врача Боткина, не верил в серьезность положения и потому продолжил программу запланированных мероприятий[739]. Другие лечащие врачи также не подозревали, как глубоко были задеты внутренние органы больного. Профессор Рейн вспоминал: «Утром 2 сентября состояние здоровья раненого было вполне удовлетворительно, самочувствие хорошее. Он пожелал причесаться, привел в порядок левою рукою перед зеркалом свои усы, у него появился аппетит <…>. После благополучного ликвидирования первичных последствий ранения явилась надежда на возможность выздоровления раненого, о чем было доложено Государю, и появились сведения в печати»[740].

Как отмечает историк О.В. Гаркавенко, «если бы даже первоначальные

прогнозы врачей были менее благоприятными, Царь вряд ли смог бы отменить все запланированные мероприятия, главным содержанием которых было общение с подданными. Без сомнения, – замечает историк, – при настроенности тогдашнего общества по любому поводу и без повода обвинять верховную власть во всех смертных грехах такая отмена была бы истолкована как проявление трусости. Чтобы избежать паники, вызванной ожиданием еврейского погрома (как известно, убийца Столыпина был евреем. – Д.С.), государь посредством личного примера старался уверить общество в дееспособности власти»[741].

Одним из важных программных мероприятий этих дней являлась поездка царя в Чернигов. В Чернигове ожидалось чествование небесного покровителя царской семьи святителя Феодосия Углицкого. Этот святой был прославлен в начале царствования Николая II, в 1896 г. Как пишет церковный историк Н.Д. Тальберг, поездка на поклонение святым мощам святителя Феодосия была исполнением собственного царского обета[742]. Пребывая в Чернигове, вдали от раненого Столыпина, государь душой оставался рядом с ним, молясь святому Феодосию об исцелении своего министра. Узнав об ухудшении состояния премьера, государь еле сдерживал себя. Преподаватель коммерческого училища З.А. Архимович (возможно, имевший какие-то связи в придворной среде – в письме упоминается о докладной записке министру народного просвещения Л.А. Кассо и несостоявшейся встрече с последним) писал 4 сентября: «Сегодня распространился слух, что ему <Столыпину> хуже, так как началось воспаление брюшины. Бедный Государь опечален и подавлен этим происшествием»[743].

Когда 6 сентября, уже после смерти премьера, государь вернулся в Киев, то прямо с парохода, никуда не заезжая, поехал в больницу. По его просьбе в больничной палате, где лежал усопший Столыпин, отслужили панихиду[744]. Перед панихидой царь преклонил колени у гроба Столыпина и долго молился. Присутствующие явственно слышали слово: «Прости»[745].

Перед тем как покинуть Киев, у царя состоялся разговор с Марией Тютчевой, речь шла о покойном Столыпине. Николай никак не мог прийти в себя от кончины премьера. «Да, ужасно, ужасно!» – восклицал он тогда[746].

Свидетельства об отношении императора к смерти Столыпина сохранились еще в одном документе. Из письма неустановленного лица (судя по тексту – офицера полиции) от 6 сентября: «Бедный Государь – прямо святой мученик, так его расстроила утрата этого колосса»[747].

В силу реальной угрозы повторения покушения, но уже на особу государя лица, ответственные за жизнь императора, настояли на его отъезде. Николай был вынужден, не дождавшись похорон, покинуть Киев[748]. Проводы умершего премьера собрали многотысячную толпу, и в таких условиях охрана могла оказаться малоэффективной. Ни дочь, ни сын погибшего премьер-министра не усматривали в таком поведении императора ничего оскорбительного для памяти П.А. Столыпина[749]. В эти дни, как и во время ранения премьера, государь не стал отказываться от всех запланированных мероприятий: он участвует в маневрах, присутствует при восстановлении древнего собора, посещает киевский музей. Вся эта программа визитов имела целью поднятие патриотического духа общества, укрепление связей самодержавия с народными низами и армией. Отказаться от нее значило показать всему обществу, что пуля Богрова не только убила Столыпина, но и вызвала растерянность власти, нарушив весь ход государственных дел.

К трагической судьбе Столыпина не осталась безучастной и царица Александра Федоровна. «Аликс ничего не знала, и я ей рассказал о случившемся, – писал Николай матери о реакции жены на ранение премьера. – Она приняла известие довольно спокойно. На Татьяну оно произвело сильное впечатление, она много плакала, и обе плохо спали». Внешняя сдержанность царицы говорит об умении владеть собой, особенно тогда, когда мужу нужна ее поддержка и опора. Силу духа к такому

самообладанию царица черпала в религии[750]. Она верила, что смерть Столыпина есть Промысел Божий, что с Богом нельзя спорить, что Бог дал, то Он и взял. Это вера помогла ей преодолеть в себе страх и уныние. Духовным помощником в переломе настроения царицы стал Григорий Распутин. «Никакой страже не удалось уберечь Столыпина, – говорила она тогда, – и никакой страже не удастся уберечь Императора. Только молитвами о. Григория, возносящимися ко престолу Всевышнего, можно ждать исцеления»[751]. Последние слова императрицы, очевидно, были адресованы умирающему премьеру. Императрица смогла подняться выше тех разногласий, которые действительно возникали ранее между ней и премьером. До выстрела Богрова отношения П.А. Столыпина и императрицы были далеки от идеала. Причины ко взаимному недовольству были разные. Эта могла быть и фигура Григория Распутина, и тревога за здоровье мужа из-за чрезмерной работы, и ее переоценка возможностей правительства в решении благотворительных дел.

Напомним, что первоначально Петр Аркадьевич смотрел на Григория Распутина весьма доброжелательно, по совету царя даже пригласил его помолиться у постели дочери Натальи, получившей серьезные увечья во время теракта на Аптекарском острове[752]. Но впоследствии, когда о Распутине поползли слухи и сплетни, премьер стал испытывать к нему чувство глубокого отвращения[753]. Столыпин убеждал царя, что близость такого человека к трону только подрывает авторитет монархии, однако добиться изгнания Распутина ему не удалось. «Ничего сделать нельзя, – признавался он дочери Марии. – …Императрица больна, серьезно больна; она верит, что Распутин один на свете может помочь наследнику, и разубедить ее в этом выше человеческих сил»[754].

Столыпин рассматривал, как ему казалась, неадекватные действия царицы не в политических, а в медицинских категориях, – момент очень важный, который говорит об отсутствии у него антипатии к царице. В окружении государя очень немногие знали о воспалении у царицы седалищного нерва. Боли были настолько сильные, что заставляли ее на дворцовых приемах ограничиваться формальной частью и быстро удаляться во внутренние покои. С годами у государыни начала развиваться и серьезная сердечная болезнь[755]. Столыпин, по всей вероятности, был осведомлен царем о недуге императрицы[756].

Возможно, если бы Столыпин знал еще и о том, что причины нервозности государыни вызваны гемофилией наследника, его взгляд на Распутина был бы намного мягче. Однако тайну болезни цесаревича родители держали в строгом секрете. Соответственно и знания о целительном даре старца Григория в лечении больного наследника Столыпин получал не из первоисточника.

Распутин так и остался в нашей истории неразгаданной загадкой. Но в любом случае это была, безусловно, одаренная личность, личность настолько грубо оклеветанная, мифологизированная его современниками, что даже ближайшие родственники царя оказались в плену этих превратных представлений.Между тем и сам Столыпин отдавал себе отчет, что постоянным напоминанием царю о необходимости удаления Распутина выходит за положенные рамки, волей-неволей вмешиваясь в частную жизнь монарха и его семьи. Столыпин хорошо понимал, насколько тонка грань между критикой Распутина и действиями, направленными против чести и достоинства императора. В отличие от многих других недоброжелателей Распутина, премьер соблюдал христианскую этику отношения к человеческой личности, какой бы одиозной она ему ни представлялась (вспомним илиодоровское дело). «Столыпин, будучи резко против Распутина, – писал о нем И.И. Тхоржевский, – упрямо и неизменно высылая его в Тобольск, никогда не выносил этой глухой, упорной борьбы наружу»[757].

Отрывочные и не вполне достоверные сведения об отношении Распутина к премьеру противоречивы и не дают повода уверенно говорить о ненависти «царского друга» к Столыпину. Так, если верить свидетельству почтово-телеграфного чиновника, в ночь на 1 сентября перед выстрелом в киевском театре Распутин не спал: «Кряхтел, ворочался, стонал “Ох, беда будет, ох беда! Ох, беда – смерть идет!”»[758]. Распутин предрекал гибель премьера? Действия Столыпина касательно Распутина не могли не вызывать раздражения у царицы, но нет ни одного прямого свидетельства, что это раздражение подталкивало царицу к борьбе против премьера, одни лишь слухи и предположения[759].