Столыпин
Шрифт:
Это был бойкот.
Твердокаменный Иван Логгинович Горемыкин так больше и не почтил Думу посещением. Министры посещали, но не выступали, а то и посылали своих заместителей.
Ход русской государственной жизни замер. Дума чувствовала свое бессилие. К ней обращались с жалобами, она обращалась к министрам, министры не обращали внимания.
Тогда Дума попыталась действовать по-иному, возбудила вопрос об отмене смертной казни. Правительство выждало ровно месячный срок, даваемый ему на ответ, и отвергло инициативу.
Противостояние становилось все более тяжелым, бесплодным.
Рано или поздно оно должно было
Споры о земле шли в Думе непрерывно. Результата не было. Крестьянская Россия с возрастающим недовольством наблюдала за Таврическим дворцом.
А правительство по-прежнему тянуло время. Дума выдвинула несколько аграрных законопроектов, все – на принципе принудительной экспроприации земель у крупных собственников.
Один из проектов, названный проектом 104-х, провозглашал национализацию всех земель государства, с тем чтобы распоряжение ими находилось в ведении местного самоуправления. Не кажется ли это нам знакомым?
Или такое предложение: уничтожить всякую частную собственность на землю и объявить ее общественным достоянием, которым имеет право пользоваться каждый гражданин в размере, который он может обработать личным трудом. И это знакомо.
А что правительство? Надо отвечать. Отвечал министр земледелия Стишинский и обещал расширить операции Крестьянского банка и развить переселение в Сибирь. Достаточно туманно обещал.
В итоге – новое раздражение общества.
Успокоить общество взялся председатель Совета министров, и поскольку Думу он игнорировал, то напечатал в петербургской газете официальное сообщение по аграрному вопросу: правительство не принимало принудительное отчуждение земли. Такое обращение, минуя Думу, конечно, было вызовом депутатам. И тогда Дума решает принять вызов: выпустить свое обращение к стране по земельному вопросу.
В мемуарах Витте есть одно любопытное замечание: «Думу эту, кажется, прозвали „Думою народного возмездия“. Мне кажется, было бы правильнее ее прозвать „Думою общего увлечения и государственной неопытности“».Может быть, этот вывод универсален вообще для всех первых учреждений подобного рода: чувства переполняют, сердце колотится, и хочется сразу торжества прогресса… И еще: «Само назначение министерства Горемыкина перед самым созывом Думы (крайние реакционеры и поклонники полицейского режима) не могло служить успокоением первой Государственной Думы, Думы левого направления, да еще такого тревожного направления, какое было в то время, когда, можно сказать, громадное большинство россиян как бы сошло с ума»(Цит. по: Рыбас С., Тараканова Л.Указ. соч. С. 48).
Сергей Юльевич вольно или невольно ставит на одну доску «сошедшее с ума» общество и «увлеченную» Думу.
Итак, думское постановление, требовавшее опубликовать свое разъяснение по аграрному вопросу, вынудило правительство принять давно назревшее решение.
Шестидесятисемилетний Горемыкин, многоопытный петербургский чиновник, издавший еще в 1891 году обширный «Свод узаконений и распоряжений правительства об устройстве сельского состояния», должен был сделать то, ради чего он, собственно, и был выдвинут на авансцену, сменив Витте.
Министр внутренних дел Столыпин стал связываться с местными властями: как на местах отнесутся к роспуску Думы, не произойдет ли общественного возмущения?
Интерес правительства был оправдан. В самой Думе ходили упорные слухи, что ее закрытие вызовет революцию. К тому же, как мы помним, недавно было покушение на московского генерал-губернатора Дубасова, а в Батуме убит американский консул Стюарт, в Полтаве и Тамбове – открытое вооруженное возмущение Елецкого и запасного кавалерийских полков.
Вообще, надо отметить, положение Столыпина было явно двусмысленным. То, что делалось в Совете министров по крестьянскому вопросу (вернее, не делалось) и как бесплодно тратились силы в противостоянии, не могло его удовлетворять. Он подчинялся ходу событий только как законопослушный чиновник. Слушая Стишинского, Столыпин в душе был гораздо ближе кадетам, чем правительству.
«Галантный, обмазанный с головы до ног русским либерализмом, оратор школы русских губернских и земских собраний» –эта виттевская характеристика не какого-нибудь думского радикала, а самого Петра Аркадьевича.
Так, будто застывший в движении, в полушаге, с одной ногой, оторванной от земли и выдвинутой в будущее, и с другой, прочно опирающейся на государственную крепость, предстает нам Столыпин летом решающего для него 1906 года.
Межеумочная политика Горемыкина, не сотрудничавшего с депутатами и не распускавшего Думу, показывала всем, левым и правым, слабость правительства. Доверия к нему не было. Вот-вот оно должно было сойти со сцены. А с ним – Столыпин.
К концу июня общее напряжение разразилось наконец грозовым разрядом. Правительство, как свидетельствует А. П. Извольский, решилось впервые представить Думе законопроект, предусматривающий открытие кредита в пятьсот миллионов рублей для помощи населению, пострадавшему от неурожая.
Дума фактически отказала, сократив его до пятнадцати миллионов и предоставив всего на один месяц. Что делать Горемыкину? Он обратился в Государственный совет и не нашел поддержки. Государственный Совет согласился с решением Думы!
Даже консерваторы не желали такого правительства. Как бы ни было трудно им смириться с необходимостью перемен, но безучастно наблюдать за горемыкинской окаменелостью они не хотели.
А что наш герой? Уйдет вслед за премьером, так ничего и не успев? Вполне возможно, история безжалостно бы сократила бывшего саратовского губернатора, если бы у него не оказалось одного важного качества. Он был консерватором, охранителем естественного хода жизни – и одновременно тянулся к либералам.
Все качалось над бездной. Одни были бессильны, другие – в параличе.
Спешно, нервно ищут вокруг: где тот человек, который может?
Старики не годятся, молодых нет или же молодые ушли к либералам.
Среди министров, пожалуй, только один Александр Петрович Извольский (репутация либерала) мог помочь Столыпину. Ранее Извольский, имевший дружеские связи с влиятельными оппозиционерами, участвовал в переговорах с ними, приглашал их войти в первое конституционное правительство, возглавляемое Витте. Тогда либералы отказались поддержать Витте и не позволили ему создать устойчивый кабинет накануне выборов в Думу. По сути, упорство либералов вызвало «из нафталина» Горемыкина, предопределило противостояние Думы и власти.