Стоп. Снято! Фотограф СССР
Шрифт:
— Красота, среди бегущих первых нет и отстающих. Бег на месте общепримиряющий! — капитан цитирует Высоцкого.
В коридоре слышатся быстрые шаги и в комнату врывается моя мама.
— Ты, Сергей Игнатич, по какому праву моего сына арестовал?! — выдаёт она с порога.
Капитан замирает с пряником в руке.
— Всё в порядке, мам! — вскакиваю я, — товарищ капитан меня на пробежке увидел и заинтересовался. Мы решили в Берёзове беговой клуб организовать. Для пропаганды здорового образа жизни и профилактики правонарушений.
А что, раз такое дело, надо брать
— Точно не арестовал? — мама сжимает кулачки, готовая биться за меня хоть с кем.
— Нет, конечно, — капитан показывает чайник, — стал бы я с задержанным чаи распивать.
— А репетицию почему пропустил? — продолжает моя родительница, не меняя тона.
— Мария Эдуардовна , душа моя, — вид у милиционера сразу становится виноватым. — Служба! Печёнкин на больничном… почки у него шалят… У Могилевского сын две недели назад родился… день работает, второй отпрашивается… Так что все дежурства на мне…
— Смотри, Сергей Игнатич, — величаво грозит мама, — у тебя главная роль. Будешь ещё репетиции пропускать — поставлю в массовку!
— Я пойду, — дипломатично встреваю, — а то вам работать надо…
— Да, конечно! — расцветает он от перспективы сплавить мою разбушевавшуюся родительницу и соскочить с опасной темы. — А про клуб мы ещё поговорим! —кричит он нам вслед.
— Что за репетиция? — спрашиваю.
Мы идем домой. Марию Эдуардовну, я на удивление легко даже про себя называю мамой. Наверное, чувства и эмоции остались в этом теле. Да и мне она — человек не чужой. Вот одно к другому и сложилось. Мама шагает решительно. Она готовилась к скандалу и потасовке, и теперь ей некуда спустить пар.
— Театр у нас в доме культуры, — поясняет она, — любительский. Гамлета ставим.
— Так кого товарищ капитан играет? —любопытствую, — Розенкранца или Гильденстерна?
Режиссёр больших и малых театров заливается хохотом.
— Будет у меня "бедного Йорика" играть, если репетиции пропускать повадится, — грозит она пальцем Березовскому отделению милиции.
Похоже, гроза прошла стороной.
— А давно ли ты классикой увлёкся? — мама переводит взгляд на меня.
— Так сочинение на носу.
— Смотри, а то Ульяна Дмитриевна уже пожаловалась мне, что ты по улицам гоняешь, вместо того, чтобы к экзаменам готовиться.
Вот вредная тётка, уже наябедничала! Сталинская закалка. Так меня мама, видимо, и нашла. С Ульяной поговорила, потом у других соседей спросила. Так следы в ментовку и привели.
Шутки шутками, а следующие два дня проходят для меня как в тумане. Я читаю, выписываю, конспектирую, снова читаю. Временами всплывает мысль: почему эту череду алкоголиков, женоненавистников, и самоубийц считают Большой Литературой, и какой пример они могут подать подрастающему поколению?
Но я такие мысли от себя старательно гоню. Я на экзамен собираюсь а не на философский диспут. Прелесть школьного образования в том, что не важно, что написал в книжке автор. Важно, что об этом говорит критик. Катерина — луч света в тёмном царстве. И Чацкий — луч света. Анна Каренина, наверное, тоже была бы лучом света, если б не померла.
Открываю для себя маленькую и уютную Берёзовскую библиотеку, пропахшую ветхими книжными страницами и ванильными пирожными, до которых бабуля-библиотекарь оказывается большой охотницей. Нагружаюсь увесистыми томиками и спешу домой. Слить "золотую медаль", на которую шел Алик, мне обидно.
Исключение делаю для пробежки. На этот раз всё проходит без приключений. Училка кивает издалека, не вступая в разговоры, редакторша Подосинкина машет рукой и улыбается, постовой Степанов окатывает строгим взглядом, но молчит.
Я пробегаю десять минут, согласно своим наручным часам "Слава", а потом поворачиваю обратно. По моим прикидкам, это около двух километров. Мышцы болят, но терпимо. Ожидаемо руки и грудь сильнее ног. Дыхания хватает, я ни разу не останавливаюсь и остаюсь доволен собой.
Три раза ко мне заходил Женька. Пытается выманить на речку или гонять в футбол. Я не ведусь даже на то, чтобы пойти на станцию, смотреть на поезд "Адлер-Гомель", который проходит раз в неделю и стоит всего десять минут. Изюминкой этого мероприятия были легкомысленно одетые курортницы, которые разминали свои загорелые ноги на перроне и пузатые курортники, которым можно было толкнуть пачку сигарет "Ява" или "Опал" за три цены.
Уже глубоко под вечер второго дня, когда наглое рыжее солнце закатывается за горизонт, я слышу под своим окном шорох. Надо сказать, что темнеет в Берёзове сразу и наглухо. При лучинах, конечно, не сидят. Лампочки Ильича имеются в каждом доме. Но без дела вечерами не засиживаются. Телевизоров у людей нет, потому как никакая антенна до этих мест не добивает. Вставать рано, что свет без толку жечь? Щёлк, и на боковую.
Про уличное освещение и говорить не стоит. Свет заканчивается там же, где и асфальт.
Молодёжь, понятное дело, гуляет. Время от времени я слышу за забором обрывки фраз, смешки, а в Заречье кто-то задумчиво и нудно с полчаса играет на гармони. Почему-то в голове всплывает тот самый загадочный Макс, с которым временами проводит легкомысленная Лидка. Но молодёжи свет не нужен. Её лучший друг — темнота.
Звук повторяется и становится громче.
Сначала я думаю, что какая-нибудь полоумная курица заблудилась и шастает в зарослях пионов. Потом, что соседская кошка перепутала дома и пытается залезть в окно.
О подоконник кто-то тихо, но решительно скребётся. На цыпочках подхожу к окну и резко распахиваю створку.
Бамм!
— Дурак ты, Алик! — громким шёпотом сообщает моя одноклассница Лида. — И не лечишься.
У неё на лбу разрастается сочная багровая шишка. Но ругаться со мной по этому поводу она вроде не собирается.
— Тебе пятак медный дать? — не чувствую за собой никакой вины.
Нехрен подкрадываться.
— Точно, дурак, — вздыхает она, — и как я за тебя, такого, замуж собралась?