Стоячие камни, кн. 2: Дракон судьбы
Шрифт:
– Да, вернее всего, западное войско разбежится! – соглашался с ним и умный Альвор ярл. – Квитты не захотят воевать под стягом конунга, который может когда угодно обратить оружие против своих.
– Но куда они побегут, эти западные квитты? – восклицал Кольбейн ярл. – Они побегут домой! По своим усадьбам! Нам придется возле каждого двора стоять по три дня и терять людей, как здесь! Нужно скорее идти вперед! Нужно занять как можно больше земли, пока квитты не вернулись!
– Подумай, что тогда выйдет! – втолковывал ему Модольв ярл. – Если мы будем наступать, то квитты снова начнут отходить на юг.
– И пусть отступают!
– Мы будем прямо-таки прижимать их к Острому мысу, то есть сами толкнем их назад, в объятия Стюрмира конунга! Западным
– И все это войско будет собрано в один мощный кулак! – подхватил Альвор ярл. – Разве нам это надо? Да пусть они все бегут по домам, а мы будем разбивать их поодиночке! Конечно, так выйдет чуть медленнее, но зато гораздо вернее! Не зря говорят: тот, кто едет тихо, тоже добирается до цели!
– Наш конунг не из тех, кто хочет ездить тихо!
Торбранд конунг слушал горячий спор своих людей, покусывая соломинку и переводя довольный взгляд с одного на другого. Вести этого сумасшедшего квитта можно было истолковать по-разному, но фьяллям они в любом случае пойдут на пользу. Насколько прав был Стюрмир в своем недоверии к Фрейвиду Огниво – неизвестно, но с его смертью другие знатные квитты будут настороже и не один раз подумают, прежде чем доверить конунгу свою судьбу.
– Я рад, что дружина так высоко ценит мою доблесть! – весело сказал Торбранд, когда ярлы воззвали к нему за решением. – Но и мой разум не ставит слишком низко. Не стоит лезть на дерево за птицей, которая сама вот-вот упадет. Мы не станем торопиться и не побежим к Острому мысу, как будто нам больше негде ночевать. Пусть западные квитты вернутся по домам, мы не будем насильно толкать их в объятия Стюрмира, раз уж его любовь им не нравится. Пусть возвращаются по домам. Кто-то наверняка уйдет в глубь страны, к Медному Лесу. Но большого войска, способного остановить нас, квитты не соберут никогда! А ты что скажешь, Хродмар ярл? Ты у нас лучший знаток Медного Леса!
Торбранд конунг с улыбкой огляделся, но Хродмара не нашел. Его просто здесь не было.
В то время как конунг на совете с дружиной решал дальнейшую судьбу всей войны, его доблестный любимец сидел на полу под дверью девичьей, бок о бок с тем самым гостем, которого Снеколль прозвал Сумасшедшим Квиттом и которому подарил чистую рубашку, поскольку у него ничего с собой не было [14] . Они сидели здесь уже полдня. Среди беженцев отыскалась одна рабыня, понимающая в лечении, рослая и сильная женщина средних лет, по имени Хрефна. Уже считая себя пленницей, она спокойно ожидала, пока ее снова продадут, и вдруг молодой фьялленландский ярл, судя по его лицу близко знакомый с самой Хель, вытащил ее из дома, обещал осыпать серебром и отпустить на свободу, если она спасет девушку, которая больна неизвестно чем, но может умереть.
14
По обычаю, тот, кто дает кому-то имя или прозвище, в придачу должен сделать подарок.
Может умереть! Услышав об этом, Хродмар даже перестал волноваться. Он не чувствовал биения собственного сердца, как будто оно остановилось. До этого он то и дело задавал Оддбранду какие-то вопросы, выспрашивая подробности об Ингвильде и ее жизни за это время, но тут же забывал ответы и спрашивал снова.
– Уймись, Хродмар ярл! – наконец сказал ему Оддбранд. – Все это неважно. Если она выживет, то все расскажет сама. А если не выживет, то все это не имеет значения. Ингвильда сумела попасть сюда, потому что любит тебя. Если же ее любовь превысит ее силы, то она умрет. Вот и все, что я могу тебе сказать.
И Хродмар замолчал. Тупо глядя в стену узкого перехода перед собой, он ничего не видел и не слышал. Ему приходили на ум смутные воспоминания о болезни, когда он лежал в плену «гнилой смерти» и не отличал ночь от дня. Она спасла его, богиня Эйр*, которая теперь грозит уйти от него навсегда.
Скрипнула дверь покоя, в сени выглянула Хрефна. Хродмар и Оддбранд повернулись к ней.
– Иди сюда, ярл! – сказала знахарка. – Я пропела над ней все заклинания, которые только могут помочь. Я вижу возле нее добрых дис, но они слишком слабы – весна еще впереди. Дисы сказали, что если она не очнется сейчас, то не доживет до рассвета.
Поднявшись, Хродмар вошел вслед за женщиной в покой и подошел к лежанке.
– Одна диса стояла вот здесь, в изголовье, а другая вон там! – Хрефна показала на другой конец лежанки. – Это означает, что у нее две дороги – и к смерти, и к жизни. Лучше было бы, если бы обе дисы стояли в головах, но если бы обе были в ногах, это было бы гораздо хуже! Они сказали, что она потеряла слишком много сил, когда шла через Ничто. Огонь ее сердца почти весь выгорел. Если он не сумеет разгореться вновь, она погибнет.
Хродмар пытался слушать, но не мог сосредоточиться: бледное, неподвижное лицо Ингвильды не оставляло места в сознании ни для чего больше. Огонь ее сердца почти выгорел! Он погаснет – и она умрет! Здесь не помогут травы, а заклятий знахарки оказалось мало, чтобы раздуть его вновь.
– Огню ее сердца нужно помочь, – тихо сказал Оддбранд. – И ты можешь это сделать, Хродмар ярл, если она в тебе не ошиблась.
– Я? – Хродмар мельком оглянулся на него. – Я не знаю никаких заклятий…
– Она шла к тебе. Дай ей понять, что она дошла. Что ты рядом.
Шла к тебе… Хродмар встал на колени возле головы Ингвильды, чтобы быть поближе к ней. Он не слышал ее дыхания, не видел ее глаз, которые вспоминал так часто все эти долгие месяцы, и в воспоминаниях они были живыми. Он привык считать ее недостижимо далекой, и сейчас она тоже казалась далекой, а то, что лежало здесь, было лишь оболочкой, жилищем духа, покинутым и почти остывшим.
Именно сейчас, рядом с бесчувственным телом Ингвильды, Хродмар понял, что может так никогда и не увидеться с ней. Он, который столько стремился к ней, столько ждал встречи, не желал теперь даже думать о том, что эта встреча может никогда не состояться. Вот Ингвильда перед ним, но именно сейчас, когда он видит лицо любимой, опасность потерять ее навсегда наиболее близка и грозна. Он может никогда больше не увидеть наяву ее ласковых глаз, взгляд которых вернул его к жизни в те дни, когда он едва оправлялся от болезни и не мог привыкнуть к своему новому лицу. Безжалостная великанша Хель столько раз протягивала к нему руки, и вот теперь она хочет взять у него нечто более ценное, чем сама жизнь. Его грызла болезнь, его жег огонь, топило морское чудовище, топтал великан – он из всего вышел почти невредимым, надежда на встречу с Ингвильдой придавала ему сил, упорства, воли к жизни. Но если она, его солнечная богиня, покинет его, то зачем ему самому жить? Для кого? Зачем тогда он спасался от Хель? Неужели для того, чтобы похоронить ее?
Хродмар вспомнил Ингвильду такой, какой увидел в день Середины Лета, когда впервые вышел на свет после болезни и ощутил себя заново рожденным. Она стояла на большом валуне, протянув руки к солнцу, словно валькирия, прилетевшая на лебединых крыльях. И как сердце в нем забилось при виде нее сильнее и радостнее, как ему захотелось жить, и в уме сами сложились те строчки, которые он потом рассказывал ей, замирая от счастья, видя ответ на свою радость в ее глазах… «Я все жду, когда же из этих кеннингов сложится хоть один стих, а он все никак не приходит, – сказал он ей тогда, желая высказать этим, что никогда еще не складывал песен о женщине, потому что никому не отдавал своей любви. – Как ты думаешь – придет когда-нибудь?» «Можно ли мне будет сложить стих о тебе и не оскорбит ли тебя это? Примешь ли ты мою любовь?» – хотел он спросить этим самым, и она ответила тогда: «Когда-нибудь».