Стоянка запрещена (сборник)
Шрифт:
– Кто крайний? – раздался вопрос.
«Кто последний», – мысленно исправила я и ударила себя в грудь, поворачиваясь.
Лена-программистка с сыном Васей.
– Ася? Привет! – поздоровалась Лена. – Ты за кем?
Покивав вместо приветствия, я развела руки – не знаю.
– За нами будет, – ответила какая-то мамаша.
– Васька, сел! – скомандовала Лена. – Взял пазл и раскладывай.
Ребёнка Лена усадила прямо на пол и дала ему коробку с пазлом. Остальные дети, которым не разрешали слезать со скамеек, явно завидовали.
– Для кого-то очередь держишь? –
Отрицательно помотав головой, я снова ткнула себя в грудь. Похоже, мне ещё долго придётся изъясняться обезьяньими жестами.
– Холос прафал, – с трудом просипела я.
– А у Васьки аденоиды, представляешь? Растут. Нет чтобы выросло что-нибудь приличное. Хотя этому тоже рановато увеличиваться…
Наш разговор, к которому прислушивалась очередь, прервался, так как пришёл Яков Самуилович. Маленький, лысенький, очень кругленький, как состарившийся весёлый колобок.
– Здравствуйте, милые мои! Кто тут у нас? Все свои! Мамочка, поднимите ребёнка с пола, там сквозняк.
Мамы и бабушки, здороваясь с доктором, расплылись в улыбках и посмотрели осуждающе на Лену – они-то знают, что по полу дует.
– Ася? – обратил на меня внимание доктор. – Как выросла! Проходи, – распахнул он передо мной дверь кабинета.
Пройти без очереди хоть советскому человеку, хоть папуасу всегда приятно.
Когда Яков Самуилович надел белый халат и водрузил на голову ободок с зеркальцем, я его вспомнила. В пору моих аденоидитов и тонзиллитов он был худее и моложе, лысина ещё не расползлась на всю голову, а животик только намечался. Тогда я считала его «самым правильным доктором» – из-за круглого зеркальца на лбу. Похож на Айболита – значит, хороший доктор.
Подозреваю, что Якову Самуиловичу, привыкшему к детским носам и ушам, доставило некоторое удовольствие иметь дело с большими размерами. Он настолько глубоко внедрился плоской железной палочкой в мою глотку, что я едва не порадовала его, выплеснув гоголь-моголь, который бабушка влила в меня час назад.
– Посмотрим носик, посмотрим ушки, – бормотал доктор, орудуя инструментом, похожим на ножницы. – И ещё раз открываем ротик, вдыхаем, не боимся…
Яков Самуилович откинулся на стуле, крутанул зеркало вверх, и теперь оно торчало как перо индейца.
– Тысячу лет не видел такой здоровой слизистой, – признался доктор. – Воспаления голосовых связок нет, полипы отсутствуют. Ну-ка, милочка, поговорите со мной!
– Не маху, – просипела я, натужившись.
– Молчите, молчите! А может, это… – Доктор постучал железной штучкой себе по голове.
– Да-а… на херной похве…
– Молчите! На нервной почве? Бывает, читали. У моих пациентов не случается. Они на нервной почве в штаны дуют. Какое из двух зол предпочтительнее? Я не спрашиваю! Мыслю вслух. Что мне с вами делать? Вы не по моей части.
Пока Яков Самуилович полагал меня своей больной, обращался на «ты», как только перешла в «не по его части», появилось «вы».
– Отправлю-ка я вас к специалисту.
Доктор сел за письменный стол, начал что-то быстро писать. И опять я вспомнила: Яков Самуилович всегда мамашам давал письменные инструкции – на листочках из толстой школьной тетради в клеточку. Мама говорила, что действует он правильно: взволнованные болезнью малыша родительницы докторскую скороговорку не усваивают. А тут расписано: такие-то полоскания через такое-то время, закапывания, впрыскивания, паровые ингаляции…
Неужели до сих пор пишет от руки? Чего проще отпечатать на принтере рекомендации, ведь методы лечения стандартны. Если требуются дополнения, исключения, можно и от руки вписать. Время приёма одного пациента сократится существенно. Когда тобой врач полчаса занимается, время пулей летит. Но пять раз по тридцать минут в очереди с больным ребёнком, ополоумевшим от ожидания, растягиваются в бесконечность.
Надо с Леной обсудить и предложить ей рационализировать труд детского отоларинголога.
Выйдя из кабинета, я помахала рукой Лене с Васей (сидел на коленях у мамы и терзал сотовый телефон). Изобразила набор телефонного номера – созвонимся.
Рекомендацию Якова Самуиловича прочитала, получив дублёнку в гардеробе.
«Ул. Свердлова, д. 5. В приёмном покое спросить доктора Кузовлева. Связки не напрягать, режим молчания сохранять до полного восстановления голоса.
Здравствуйте, пожалуйста!
Адрес: улица Свердлова, пять – знает каждый в нашем городе. Там находится областная психиатрическая лечебница. Её называют Свердловкой. И говорят: «по нему Свердловка плачет», «из Свердловки сбежал» – характеризуя неадекватного в своём поведении человека.
Мне? В Свердловку?
С другой стороны, завтра передача, а рабочий инструмент отсутствует. Сорвать эфир много хуже, чем перебрать время, отпущенное на передачу. И не столь важно клокотание шеф-редактора и продюсера. Люди бывалые, выкрутятся – поставят музыкальные хиты. Но дети? Пусть горстка детей. Ведь ждут: «Здравствуйте! В эфире передача «Словарик» и ведущая…»
В приёмном покое психиатрической клиники сидели вполне адекватные люди. Никто не буйствовал, не пускал пену изо рта и диких плясок не исполнял. Пожилая мама с дочерью за тридцать, – определила я. Заботливый муж ковыряется в пластиковом пакете: зубную щётку, кажется, забыли. Жена смотрит на него, точно на фронт провожает. Кто кого из супругов провожает – не поймёшь. Молодая женщина с холодным взглядом, устремлённым в стенку. Подросток с родителями, изо всех сил старающимися излучать оптимизм.
Тоже очередь. Совершенно другая, с детской поликлиникой не сравнить. Там – боль временная, надежды – на сто лет вперёд. Здесь – надежда только теплится, а боль застарелая. При, повторюсь, внешнем спокойствии.
Они прибыли на госпитализацию. Участливо посоветовали мне: «Направление сестре отдайте», – и показали на дверь в торце помещения. Моим направлением была записка Якова Самуиловича. Когда сестра прочла её, удивления не высказала. Наверное, здесь отвыкли удивляться. Сестра велела ждать.