Стою за правду и за армию

Скобелев Михаил Дмитриевич

Я направился за удалившимся капитаном и объявил ему о своем решении. Он и слушать не хотел и по-прежнему начал угрожать полицией. Меня это окончательно взорвало.

– Ну так вот что, черт бы вас побрал! – заорал я на него. – Решения своего я не изменю ни в каком случае. Если же вы не откроете нам буфет, то я прикажу своим солдатам разнести его вдребезги, и за это ни копейки не заплачу… Даю вам слово, что я не шучу! Пять минут вам сроку! – и, повернувшись кругом, я отошел.

Капитан струхнул не на шутку. Куда девались его заносчивость, высокомерие. Он сделался вдруг каким-то жалким, запуганным.

– Послушайте, господин

офицер, – догнал он меня. – Вы войдите в мое положение. Ведь я могу лишиться места, меня могут сильно оштрафовать. Вы не знаете наших порядков!

– Ну, ничего, – отвечал я спокойно, видя его таким жалким. – Даю вам честное слово, что ничего не будет! За все отвечаю я. Вы скорее выиграете, чем проиграете!

Волей-неволей капитан сдался. Буфет был открыт, в чайниках появился кипяток, нашлись и водка, хлеб и разная закуска. Пригласив с собою капельмейстера, мы отправились по направленно к «Англетер» (поручив фельдфебелю смотреть за порядком). Подойдя к туннелю (в Галате), мы нашли его уже закрытым.

– Да что мы будем делать в гостинице? – обратился я к капельмейстеру. – Пойдем в какой-нибудь кафе-шантанчик?

– Пожалуй, – согласился тот.

Возле туннеля стоял извозчик фиакр. Мы уселись на него и скоро доехали до кафе-шантана. Здесь было уже несколько русских офицеров, сидевших за столиком, украшенным бутылками. Сейчас нашлись знакомые: ординарец Скобелева, поручик Марков, и моряк, мичман Мореншильд [252] . Мы, конечно, пристроились к ним.

252

Мореншильд Владимир Александрович (1854—?) в годы Русско-турецкой войны 1877–1878 гг. мичман Черноморского флота; впоследствии градоначальник Севастополя (1906–1909).

– Ты чего здесь? – спросил я Маркова. – Разве Скобелев в Константинополе?

– Нет, в Буюк-Дере. Я приехал купить ему коляску.

Я рассказал, в свою очередь, о своей миссии, о перевозе музыкантов и о столкновении на пароходе с капитаном греком.

– Послушайте! – перебил меня Мореншильд, выслушав мой рассказ. – Я могу вас выручить из затруднительного положения. Наше судно «Тамань» находится в распоряжении посольства и пришло сюда запастись углем. Я сейчас переговорю с капитаном «Тамани» и, может быть, мы поможем вам!

– Сделайте одолжение, голубчик! – обрадовался я.

Мореншильд ушел и минут через десять снова вернулся.

– Все прекрасно устроено, – сказал он, подходя к нам. – Капитан согласен и очень желает с вами познакомиться.

Я встал и направился с Мореншильдом и Марковым к отдаленному столику, за которым сидели два морских офицера, в русских мундирах при кортиках. Один из них, человек лет под 50, в полковничьих погонах, с чисто русским, добродушным лицом, другой – значительно моложе, с тремя звездочками… Первый был капитан 1-го ранга Тимирязев, командир «Тамани», второй – лейтенант Елагин. Мы представились друг другу, и Тимирязев очень любезно предложил нам свои услуги.

– Да сделайте одолжение, господа, – сказал Тимирязев, когда речь зашла о нашем помещении на пароходе. – Вы располагайтесь хоть сейчас в посольских каютах – они все равно никем не заняты. Относительно же ваших музыкантов не беспокойтесь: вы будете еще спать, как мои матросы перевезут их

на лодках на «Тамань». Пароход наш нагрузится, вероятно, не ранее как в час дня, а снимется с якоря около половины второго. Мы устроим вам приличный завтрак, а вы нас за это потешите музыкой. Идет, что ли?

Я, конечно, от души поблагодарил гостеприимного и милого моряка за его любезность.

– Ну а пока – до завтрака ведь еще далеко – нужно раздавить бутылочку-другую…

И завязалась оживленная, дружеская беседа. Каждый делился воспоминаниями и впечатлениями, только что пережитой, тяжелой кампании… Мало-помалу офицерство приезжало в кафе-шантан, и так как интересного здесь было мало, то мы решили отправиться в ближайшей театр-буфф, хотя было уже довольно поздно. Нам составилась знакомая компания человек в пятнадцать, и мы взяли подряд несколько лож. Театр был летний, паршивенький. Ложи в один только ярус; в партере же стояли столики, за которыми публика группировалась компаниями и не столько интересовалась игрой на сцене, сколько расположенными на столах батареями бутылок.

Здесь, в театре, случился маленький эпизодик, в котором я сыграл довольно комичную роль. В зале я встретил своего хорошего знакомого (флигель-адъютанта поручика Дерфелдена), только что приехавшего из Питера. Мы расположились у одного из столиков, потребовали вина и разговорились про общих знакомых, не обращая ни малейшего внимания на какую-то пухленькую певицу (Фани), всеми силами старавшуюся прельстить нас своим визгливым голосом.

Товарищи мои, не видя меня в ложе, принялись отыскивать меня глазами в общей зале и заметили как раз в то время, когда певица окончила свое пение. Несколько голосов из лож крикнуло мою фамилию, приглашая к себе и хлопая при этом руками. Некоторые из публики, предполагая, что вызывают певицу, присоединились к аплодисментам… Занавес быстро взвился, и на сцене появилась сияющая певица, очень мило раскланиваясь с нами. Но офицерство, находившееся уже под сильным влиянием выпитого вина, немедленно ее освистало – и сконфуженная девица стушевалась. Эта комедия продолжалась два раза. Чтобы избавить Фани от таких оваций, я принужден был отправиться в ложу, и тогда офицерство успокоилось.

Просидев еще немного в театре, мы той же многочисленной компанией отправились ужинать в какую-то гостиницу (не помню ее названия). Шумно ввалились мы в общую залу, где за маленьким столиком притулились два рыжих англичанина. Увидя нас, храбрые сыны Альбиона сочли за более благоразумное немедленно удрать, не окончив даже своего ужина. Признаться, в то время я с удовольствием побил бы, под влиянием вина, этих господ, и только за то, что они англичане. Мое патриотическое чувство сильно возмущено было их более чем двусмысленным поведением в продолжение всей кампании и по окончании ее. Лучше открытый враг, чем тайный!

Заказав ужин, мы уселись за стол и потребовали закуску. Моментально появилась русская водка вдовы Поповой, эмигрировавшей на берег Босфора, в громадном количестве. Под влиянием национального напитка затянули мы громко удалую песнь, за нею другую, третью… и полились могучие, родные звуки через раскрытые окна по улицам турецкой столицы. Воображение перенесло каждого из нас на северные берега Черного моря, в родные, широкие степи…

Боковая дверь залы внезапно отворилась, и из нее вышел русский капитан Генерального штаба. Вежливо поклонившись, он подошел к нашей компании и отрекомендовался.