Стою за правду и за армию
Шрифт:
– Они ушли в офицерский клуб и просили вас туда же, – сказал человек.
В клубе собрались все почти офицеры.
– А, приехали, милости просим! Ну, рассказывайте, что вы нашли на наших позициях? – встретил меня граф.
Мне подали ужин, появились свежие бутылки. Мало-помалу завязался общий разговор про Скобелева, про боевую его деятельность, про Зеленые горы, Шейновское дело и проч. Офицеры рассказывали мне про сражения, в которых участвовал их полк, про Гурко, про Филиппопольский бой и т. п. Был уже второй час ночи, когда граф встал из-за стола и распростился со всеми, взяв с меня слово, что на следующий день я явлюсь к завтраку. Я тоже хотел
– Нет, батенька, как хотите, а мы вас не пустим, – сказал капитан Ломичевский, на лошади которого я в этот день ездил. – Кавалеристу еще рано спать. Отправитесь к нам варить джонку.
Хотя я порядком устал, но отказываться от любезного приглашения было неудобно, тем более что сожители Ломичевского – полковник Кетхудов и Владимиров – тоже стали упрашивать меня. Мы вышли с несколькими офицерами из клуба и по темным улицам направились к квартире упомянутых офицеров, которая помещалась во втором этаже какого-то большого дома. В просторную комнату, куда мы вошли, два гренадера принесли вскоре большой ковер и разостлали его на полу посередине. На него поставили низенький болгарский столик с большой деревянной посудой.
– Господа, с диванов долой! Всем садиться на ковер вокруг этого жбана, – сказал вошедший Ломичевский, все время хлопотавший и возившийся с разными ящиками, – и извольте слушать мою команду: шашки вон! Кладите их сюда, на эту посудину!
Моя боевая казачья шашка, отведавшая уже не раз мусульманской крови, мирно побраталась с громадными стальными клинками конно-гренадер. На скрещенное таким образом оружие Ломичевский поставил голову сахару и затем начал поливать ее из бутылок всевозможными жидкостями. Лилось без разбора: и вино, и коньяк, и ром. Много уже бутылок стояло пустыми, а монстр-жбан все еще не был полон.
– Ну, довольно, – сказал, наконец, Ломичевский. – Теперь, господа, вооружитесь стаканами и тушите огни!
Мы очутились вдруг в совершенной темноте. Но вот кто-то чиркнул спичку и поднес ее к краю посуды. Комната мгновенно осветилась чудным голубоватым огнем и озарила нашу живописную группу, расположившуюся вокруг этого спиртового костра.
– Черт возьми! Мы точно огнепоклонники при совершении таинства! – заметил кто-то при общем смехе.
– Ну-с, пора и на водопой… Черпайте, господа, ваши ведра – джонка готова…
Долго еще продолжалась наша веселая товарищеская беседа. Дружеским тостам и задушевным пожеланиям не было конца, и только около пяти часов утра мы разошлись, сильно покачиваясь, по квартирам. Я отправился на квартиру Иваницкого и с тяжелой головой заснул как убитый на широком, длинном диване, огибавшем стены всей комнаты. Впрочем, проснулся я довольно рано и закончил свою планшетную работу, написав все необходимые сведения. Около двенадцати часов в комнату, где я занимался, вошел громадный конно-гренадер.
– Его сиятельство, командир полка, просят ваше благородие на завтрак в офицерский клуб! – отчеканил он густым басом.
Компаньон мой, Иваницкий, спал в это время в самой живописной позе на своем диване.
– Ваше благородие, а ваше благородие! – начал я его тормошить.
Но его благородие не подавало никакого признака жизни. Пришлось прибегнуть к решительной мере: набрав в рот холодной воды, я его хорошенько вспрыснул. Мера оказала свое действие, и юноша моментально вскочил. Наскоро одевшись, мы отправились в столовую. Офицерство было уже в сборе, и вскоре явился сам граф. В конце завтрака командир полка предложил тост за здоровье
– Лошадям овса сколь хошь давали. А граф нам по серебряному рублю пожаловал. Дай Бог им здоровья и всего хорошего! – закончили они свои рассказы.
Было около четырех часов, когда мы приехали в Св. Георгий. Я отправился прямо к капитану Сахарову, который был у Скобелева начальником штаба.
– Михаил Дмитриевич уехал в Константинополь! – отвечал он на мой вопрос о Скобелеве.
– Ну, в таком случае и я поеду туда же. Получай, брат, мою работу и отпускай меня на все четыре стороны!
– Да поезжай – ты здесь не нужен, – отвечал Сахаров.
Часов в шесть вечера я был уже в Сан-Стефано и отправился на пароходную пристань. Переходя по мостику на пароход, я был остановлен дежурным офицером Гренадерского полка.
– В военной форме запрещено ездить в Константинополь! – обратился он вежливо ко мне.
– Я это знаю, – отвечал я, – но, во всяком случае мне нужно непременно отправиться туда по делам службы к генералу Скобелеву!
– Я доложу об этом начальству.
– Сделайте одолжение! – ответил я и направился на пароход. В это время я услышал, что меня кто-то окликнул позади.
– Господин офицер, подождите!
Я обернулся и увидел какого-то полковника в мундире Лейб-гвардии казачьего полка, который махал мне рукой.
«Вот, еще и этот привяжется», – подумал я, беря под козырек подошедшему полковнику.
– Здорово, братец! – сказал он мне с таким акцентом, каким говорят обыкновенно наши горцы. – Мне так понравился твой ответ, что я еду с тобой в Константинополь тоже в форме. Зачем штатский костюм? Мы – военный народ!
– Очень рад, полковник! – отвечал я, пожимая протянутую мне руку и несколько удивляясь той фамильярности, с какой обращался ко мне совершенно незнакомый человек.
– Пожалуйста, не называй меня полковником, а просто Аргутинским! [261] – отвечал он, таща меня за руку на пароход.
Поместившись на палубе и любуясь видами Мраморного моря, мы незаметно проболтали до самого Константинополя, причем князь оказался очень веселым и остроумным собеседником. Приехав в Константинополь и заняв номера в гостинице, мы отправились в ближайшую кондитерскую – любимое место заседаний русского офицерства. Заняли столик, заказали обед и потребовали вина. Сидим и пьем.
261
Аргутинский-Долгоруков Давид Луарсабович (1843–1910) – участник подавления Польского восстания и Русско-турецкой войны 1877–1878 гг. Последний чин – генерал-лейтенант (1903).