Страдания юного Вертера. Фауст (сборник)

фон Гёте Иоганн Вольфганг

(Садясь рядом с Еленой.)

И мы в таком же положенье. Что с нами было – позади. Дочь бога, Зевса порожденье, Себя в той мысли убеди! Мы не останемся в твердыне. В соседстве с ней, у рубежа, Аркадия еще доныне Неиссякаемо свежа. В краю безоблачности редкой С тобой укроемся вдвоем, Приютом изберем беседку И полным счастьем заживем.

Сцена совершенно меняется. Вдоль скалистого отвеса, изрытого пещерами, лепятся закрытые беседки. Перед ними в середине тенистая роща. Фауста и Елены не видно. Хор спит, разлегшись отдельными группами.

Форкиада

Не ведаю, когда заснули девушки. Им снилось ли, что я на деле видела? Я разбужу их. Вот они заахают! Вы тоже удивитесь,

бородатые, Рассевшиеся в зале, в ожидании Развязки этой были чудодейственной. Вставайте, девушки! Оправьте волосы, Глаза протрите и живее слушайте.

Хор

Ну, рассказывай скорее, что за диво приключилось? Знаешь ведь, всего охотней слушаем мы небылицы, Так нам скучно, до того нам надоело здесь средь скал.

Форкиада

Чуть глаза протерли, дети, и уж надоело вам? Ну так знайте: здесь в пещерах, гротах этих и беседках Был приют и кров дарован, как в идиллии любовной, Господину с госпожой.

Хор

Там внутри?

Форкиада

В отъединенье Ото всех. Одну меня лишь в услуженье допустили. Пользуясь их уваженьем, как обычай меж наперсниц, Я не все при них сидела, а по сторонам вертелась, Собирала мох, коренья и за сбором трав целебных Оставляла их одних.

Хор

По твоим словам, в пещере все, что хочешь, как на воле: Лес, луга, ручьи, озера. Что выдумываешь ты?

Форкиада

Разумеется, простушки! Это девственные дебри: Зал за залом, ход за ходом открывала я, бродя. Но внезапно я в пещере отзвук смеха слышу сзади, Оглянулась, – мальчик скачет по родительским коленям, С материнских рук к отцовским, – шутки, ласки, прибаутки, Взрывы смеха, вскрики счастья в радостном чередованье, Так что могут оглушить. Голенький бескрылый гений, фавн без грубости звериной, — Мальчик спрыгивает на пол, но его упругость почвы Вмиг подбрасывает кверху, с двух и трех прыжков малютка Достает до потолка. Мать кричит в испуге: «Прыгай, как душе твоей угодно, Берегись летать, однако, запрещен тебе полет!» А отец увещевает: «Верен будь земле, в ней сила, Оттого ты вверх взлетаешь, что земли коснулся пяткой, Прикоснись к ней и окрепнешь, словно сын земли Антей». Мальчик прыгает, как мячик, кверху на утес с утеса, И внезапно исчезает за обрывом крутизны, Так что кажется погибшим. Мать рыдает, знать не хочет Про отцовы утешенья, я плечами пожимаю. Вдруг – какое превращенье! Не сокровища ль там скрыты? Где достал он эту роскошь? В платье из цветов и тканей Вдруг стоит пред нами он! С плеч спускаются гирлянды, на груди повязки вьются, Золотую лиру держит, и, как некий Феб-младенец, Всходит он на край стремнины. Застываю в изумленье, А родители в восторге обнимаются, смеясь. Что над ним венцом сияет? Золотое украшенье? Внутреннего ль превосходства проявившийся огонь? Но в движениях ребенка виден будущий художник, Полный с детства форм извечных и преемственных мотивов, И вот в точности таким-то, как в моем изображенье, Вы увидите в восторге и услышите его.

Хор

Это ли, критянка, Чудо, по-твоему? Сходных сказаний Ты разве не слышала? Песен Ионии, Греции мифов, Встарь о богах Сочиненных поэтами? Все, что на памяти Нашей случается, — Отзвук слабеющий Дней незапамятных. Правда хотя Твой рассказ очевидицы, Сказка о Майе Правдоподобнее. Будто сынок ее Был, чуть родившись, Нянек толпой Запеленат в свивальники. Но шалунишка, Красивый и крепенький, Скинул пеленки Ручками-ножками. Так оболочку Высохшей куколки Вдруг покидает Резвая бабочка И, расправляя Легкие крылышки, В синь улетает С игривою смелостью. Так же и этот Плут непоседливый С детства был другом Ворам и проказникам. У Посейдона Трезубец взял хитростью, Меч утащить У Ареса осмелился, Лук снял у Феба, Щипцы сгреб Гефестовы, Молнии Зевса Стащил

бы, наверное, Если б обжечься Не побоялся. В единоборстве Подножку дал Эросу, Ластясь к Венере, Стянул ее пояс.

Из пещеры доносится мелодичная струнная музыка, к которой все прислушиваются, продолжающаяся с данной минуты вплоть до паузы, отмеченной ниже.

Форкиада

Ваших россказней прекрасней Эта струнная игра. О богах забудьте басни, Миновала их пора. Вас не понимает время, Новых требуя красот. Наше сердце только с теми, Кто от сердца речь ведет.

(Отходит к скале.)

Хор

Если и в таком отродье Музыка еще властна, Как же нас ее мелодий Покоряет глубина? Ярче солнца и денницы, Светоноснее зари Миг, когда рассвет родится В сердце нашем изнутри.

Елена, Фауст и Эвфорион [174] в вышеописанном наряде.

174

Эвфорион – сын Фауста и Елены, названный так по имени сына Елены и Ахилла (см. выше). Эпизод Эвфориона раскрывает весь смысл вплетенной в трагедию темы Елены. // Менее всего следует, по примеру большинства комментаторов, рассматривать этот эпизод как не зависящую от хода трагедии интермедию в честь Байрона, умершего в 1824 году в Миссолунгах, борясь за освобождение греческого народа, хотя физический и духовный облик Эвфориона и принял черты английского поэта, столь дорогого старому Гёте. Но такое сближение с Байроном не объясняет эпизода с Эвфорионом как определенного этапа трагедии. А ведь Эвфорион – прежде всего разрушитель недолговечного счастья Фауста с Еленой: в общении со спартанской царицей Фауст перестает тосковать по бесконечному. Он мог бы сказать мгновению: «Прекрасно ты! Продлись, постой!», если бы брак с Еленой не был только наваждением. Это наваждение и разрушает сын Фауста и Елены, Эвфорион, наследник фаустовского духа, фаустовской тяги к бесконечности. Этим он отличается от окружающих его теней и тех, кто, подобно Фаусту, соединил свою судьбу с их призрачным существованием. Как существо, порывающее со вневременностью, в которой здесь пребывает Фауст, Эвфорион подвержен законам времени, а стало быть, и закону смерти. Гибель Эвфориона вносит в заколдованный круг вневременности временное начало, и суровые законы времени и тлена вмиг рассеивают прекрасную, но лживую сказку. // Такова сюжетная схема эпизода с Эвфорионом. Социальный же смысл, который вкладывает в него поэт, сводится к следующему: можно укрыться от времени, углубившись в мир искусства, созерцая уже однажды созданные эстетические законы и закономерности. Но коль скоро «любитель изящного» хочет быть и «творцом», он неминуемо должен перешагнуть хрупкие границы «автономного» искусства и вступить в общение с историческим началом – современностью. Так всегда поступал и Байрон, это «высшее поэтическое явление века», как называл его Гёте. Не мог, хотя он сам и не подозревает этого, пребывать в мире искусства и неспособный к бездейственному созерцанию духовно активный Фауст. Тем самым подготовляется новый этап в становлении Фауста: Фауст, погруженный в активную деятельность.

Эвфорион

Вас мои прыжки и пенье По-родительски бодрят, Заставляя в восхищенье Ваше сердце прыгать в лад.

Елена

Двух сливая воедино, Длит любовь блаженства миг, Но конечная вершина — Единение троих.

Фауст

И тогда-то мы у цели: Весь я твой, и ты моя. К этому и тяготели Побужденья бытия.

Хор

Знаки правды долголетней, Давней радости черты У наследника заметней, Чем в лице самой четы.

Эвфорион

Хочу подпрыгнуть, Чтоб ненароком Небес достигнуть Одним наскоком! Вот что желанье Мое и страсть.

Фауст

Но ввысь не надо Без меры влечься! Смотри не падай, Не изувечься! Мы все погибнем, Случись напасть.

Эвфорион

Томлюсь от скуки У вас в объятье. Оставьте руки, Кудрей не гладьте, Оставьте платье, Не тешьтесь мной!

Елена

Подумай, милый. Чье ты спасенье! Нам смертью б было Разъединенье. Скреплен насилу Наш мир тройной.

Хор

Увы, порвется Согласный строй.