Страх и нищета в Третьей империи
Шрифт:
Крестьянка. И я так говорю. Наше зерно - это наше зерно. И нечего нам указывать. Правители выискались. Евреев вытурили, а сами хуже всякого ростовщика. Господин пастор тоже говорит: "И сохрани вола твоего". Стало быть, он указал, что мы можем свой скот кормить за милую душу. Не мы ведь выдумали ихний четырехлетний план, нас об этом не спрашивали.
Крестьянин. Верно. Они не для крестьян, и крестьяне не для них. Ишь ты, свое зерно им отдай, а корм для скота купи, да по какой цене! А они пушки будут покупать. Придумали!
Крестьянка.
Дети занимают посты. Крестьянин замешивает корм и, озираясь, несет его
в свинарник. Жена его тоже со страхом озирается.
Крестьянин (засыпая зерно в кормушку). Ну лопай, Лина, лопай! Хайль Гитлер! Коли скотина голодает, разве это государство?
19
СТАРЫЙ БОЕЦ
Идут избиратели сбором
На стопроцентный кворум
Голосовать за кнут.
На них - ни кожи, ни рожи,
У них - ни жратвы, ни одежи,
Но Гитлера изберут!
Вюртемберг, 1938 год. Площадь маленького города. На заднем плане мясная лавка. На переднем - молочная. Пасмурное зимнее утро. Мясная лавка еще не
открыта. Молочная уже освещена. У дверей ждут несколько покупателей.
Мужчина. Наверно, и сегодня масла не будет.
Первая женщина. Вот беда! А мне и нужно-то на грош. Не раскупишься на то, что мой зарабатывает.
Юноша. Хватит вам брюзжать. Германии нужны пушки, а не масло. И это вернее верного. Он же ясно сказал.
Первая женщина (покорно). Правильно.
Молчание.
Юноша. Разве масло помогло бы нам занять Рейнскую область? Когда заняли, то все были довольны, а пойти на какую-нибудь жертву никому не хочется.
Вторая женщина. Спокойней, молодой человек. Все мы идем на жертвы.
Юноша (подозрительно). Что вы хотите этим сказать?
Вторая женщина (первой). Разве, вы ничего не даете, когда производится сбор пожертвований?
Первая женщина молча кивает головой.
Вот видите: она дает. И мы даем. Добровольно.
Юноша. Знаем мы вас. Дрожите за каждый пфенниг, когда фюреру для его великих задач нужна, так сказать, поддержка. На Зимнюю помощь жертвуют всякое тряпье. Охотнее всего отдали бы одну только моль. Фабрикант из одиннадцатого номера пожертвовал пару дырявых сапог!
Мужчина. До чего люди неосторожны!
Из молочной выходит хозяйка молочной в белом переднике.
Хозяйка молочной. Сейчас откроем. (Второй женщине.) Доброе утро, фрау Руль. Слышали, вчера вечером они увели молодого Летнера?
Вторая женщина. Мясника?
Хозяйка молочной. Да, сына.
Вторая женщина. Но он же штурмовик?
Хозяйка молочной. Ну и что? Старик с двадцать девятого года в партии. Вчера его случайно не было, он поехал за товаром, а то бы они и его взяли.
Вторая женщина. В чем же их обвиняют?
Хозяйка молочной. В спекуляции. Последнее время у него совсем не было товара, приходилось отказывать покупателям. И вот, говорят, он купил на черном рынке. Чуть ли не у евреев.
Юноша. И, по-вашему, его не за что было взять?
Хозяйка молочной. Он был один из самых усердных. Ведь это он донес на старика Цейслера из семнадцатого номера, что тот не подписался на "Фелькишер беобахтер". Он старый боец.
Вторая женщина. То-то он вытаращит глаза, когда вернется.
Хозяйка молочной. Если вернется!
Мужчина. До чего люди неосторожны!
Вторая женщина. Должно быть, они сегодня не откроют лавку.
Хозяйка молочной. Оно и лучше. Уж если полиция куда заглянет, она всегда что-нибудь да найдет. А товар-то нелегко теперь доставать. Мы-то получаем все прямо из кооператива, там пока нет перебоев. (Громко.) Сливок сегодня не будет.
Всеобщий ропот.
У Летнеров ведь и дом заложен. Они надеялись, что закладную аннулируют, или что-то в этом роде.
Мужчина. Как же можно аннулировать закладные! Многого захотели.
Вторая женщина. Молодой Летнер был очень славный юноша.
Хозяйка молочной. Да. Вот старик - тот бешеный. Он ведь чуть не силой загнал сына в штурмовики. А сыну бы только с девушкой погулять.
Юноша. Что значит - бешеный?
Хозяйка молочной. Разве я сказала бешеный? Ну да, я имела в виду, что его раньше бесило всегда, когда кто-нибудь оспаривал идею. Он всегда говорил про идею и осуждал людской эгоизм.
Мужчина. Они все-таки открывают лавку.
Вторая женщина. Жить-то им надо.
Из полуосвещенной мясной лавки выходит толстая женщина, жена мясника, останавливается на тротуаре и всматривается в конец улицы. Потом обращается
к хозяйке молочной.
Жена мясника. Доброе утро, фрау Шлихтер. Вы не видели моего Рихарда? Ему давно пора бы уже быть с товаром.
Хозяйка молочной не отвечает. Все молча смотрят на жену мясника. Она поняла,
в чем дело, и быстро скрывается в лавке.
Хозяйка молочной. Делает вид, что ничего не случилось. А ведь что там было позавчера! Старик бушевал так, что на всю площадь было слышно. Это они тоже записали ему в счет.
Вторая женщина. Я ничего не слышала об этом, фрау Шлихтер.
Хозяйка молочной. Да что вы? Он же отказался выставить в витрине окорока из папье-маше, которые они ему принесли. А он их заказал - это они потребовали, потому что целую неделю у него в витрине вообще ничего не было, только прейскурант висел. Он им так и сказал: ничего для витрины у меня нет. Когда они пришли с окороками из папье-маше - и телячья ножка там была, здорово сделано, ну прямо не отличишь от настоящей, - он и начал рычать, что не станет вывешивать никакой бутафории, и еще такое, что и повторить-то нельзя. Все против правительства. А окорока из папье-маше выбросил на улицу. Им и пришлось вытаскивать их из грязи.