Страх любви
Шрифт:
— Почему? — спросил герцог.
Дарлингтону не терпелось услышать ответ.
Настоятельница была на удивление категорична.
— Хотя бы потому, что Фелиция слишком умна и жизнелюбива, — объяснила она. — Посвятить себя простой монашеской жизни с ее-то умом и способностями — противоестественно. Есть и другая причина. Вам будет достаточно только взглянуть на нее, чтобы понять, о чем я говорю. По-моему, она просто создана для роли супруги, а впоследствии и матери.
Герцог оставил последнее замечание без внимания.
Настоятельница
— Я пришлю Фелицию к вам, — сказала она. — И раз уж вы решили увезти племянницу с собой, я прослежу, чтобы ее вещи собрали и отнесли в вашу карету.
Герцог поднялся вслед за ней.
— Спасибо, преподобная матушка. Позвольте поблагодарить вас за то, что вы с такой добротой и заботой относились к моей племяннице целых пять лет. Я считаю уместным и нужным сделать благодарственное пожертвование. Я уверен, вы найдете этим деньгам достойное применение. Выберите любой вид благотворительности или используйте на нужды обители. Я оставляю эти деньги вам, заранее уверенный в правильности вашего решения.
— Вы бесконечно добры, ваша светлость. Я неоднократно слышала о вашей щедрости, многие в городе благодарны вам. Верьте, однажды вам воздастся сторицей.
Герцог едва сдержался от насмешливой улыбки.
В Париже он редко вспоминал о щедрости и милосердии. Он был щедр только по отношению к себе. Красавчик пользовался репутацией повесы и распутника, но никак не филантропа.
Дарлингтон, правда, умел быть щедрым и справедливым, умел отдавать и делиться с ближним, но только когда считал это необходимым. Однако ему было приятно, что настоятельница осталась о нем хорошего мнения. Ее благосклонность к герцогу была важна для Фелиции.
Герцог открыл настоятельнице дверь, и она вышла из комнаты. Дарлингтон остался ждать. Судя по размерам монастыря, ожидание могло затянуться. Чтобы чем-нибудь занять себя до прихода Фелиции, герцог взял записки, полученные девушкой.
До сих пор они лежали на маленьком столике рядом с его креслом.
Герцог внимательно перечитал послания.
— Как смеет Роланд Дарл писать ей о подобных вещах!
Этот молодой человек не понравился герцогу в первый же день их знакомства. Дарлингтона привела в бешенство мысль о том, что Роланд прикрывался родством с ним и использовал имя дальнего незнакомого родственника для собственных целей, скорее всего низменных.
«Я преподам этому проходимцу урок вежливости при следующей встрече», — решил герцог.
То же касалось и Дениса Арлена. Ему не мешало бы поучиться вежливости. Склонять неопытную школьницу к тайным встречам было в высшей степени неприлично.
«Если память мне не изменяет, — подумал герцог, — Арлену уже за тридцать».
И верно, Арлен был его ровесником, но так и не преуспел в жизни. Вечный неудачник, он едва сводил концы с концами и тянул деньги у своей многострадальной семьи.
И что это за история с закрытой коляской и подозрительного вида мужчинами, которые чересчур внимательно разглядывали воспитанниц школы, возвращавшихся из церкви? Возможно, монахиня возвела на них напраслину, ошиблась, преувеличила событие. Может быть, в их намерения вовсе не входило похитить Фелицию. С другой стороны, настоятельница правильно поступила, поделившись с герцогом своими подозрениями.
«Я отвезу девочку в Англию, приставлю к ней благоразумную строгую даму, которая не допустит повторения подобного», — решил для себя герцог.
В это время ручка двери медленно повернулась. Последовала длительная пауза, и наконец на пороге появилась Фелиция.
Сперва герцог не поверил своим глазам. В его памяти прочно сохранился образ жалкой заплаканной девочки, которую он спас от жестокого отца. Ему было трудно представить Фелицию другой, а уж такой удивительной перемены он и ожидать не мог.
Перед герцогом стояла прелестная юная девушка и робко глядела на него. Она по-прежнему казалась маленькой и хрупкой, но все же подросла и округлилась в нужных местах. Ее фигурка осталась такой же тонкой, но это была фигура взрослой девушки, а не инфантильного подростка. Ее лицо невозможно было узнать, оно изменилось и перестало быть похожим на заплаканное личико испуганной девочки. Герцог про себя отметил, что оно не похоже и на лица других знакомых ему женщин.
В нем было разительное отличие, неповторимое и редкостное. Взять хотя бы ее глаза: огромные, широко расставленные, они приковывали к себе внимание. Они буквально заполняли все ее личико. Глаза были не голубые, как у многих людей со светлыми волосами, а темно-серые. Солнечный золотистый свет играл в ее волнистых волосах, которые были убраны в изящный пучок. Ее носик, который герцог помнил красным от слез, стал прямым и аккуратным, нежно-розовые губки пленительно изгибались.
Фелиция была прелестна… прекрасна, очаровательна!
Теперь герцог окончательно понял, почему настоятельница сочла преступлением, — она, правда, назвала это другим словом, — оставить Фелицию в монастыре до конца жизни.
— Вы… здесь?
Она едва слышно произнесла эти слова, но герцог различил их.
— Да, как видишь, — ответил он.
— Я так рада… так рада.
Фелиция подбежала к нему, и герцогу показалось, что ее лицо излучало солнечный свет. Сияние и свет шли откуда-то изнутри.
Она остановилась рядом с ним и сбивчиво заговорила:
— Матушка сказала, что написала вам… и вот я молилась, каждый вечер молилась и просила о том… чтобы вы ответили на письмо… но даже когда мне передали, что вы уже в пути… я не поверила.
Она еще не верила своему счастью, и это глубоко тронуло герцога и очень польстило ему.
— Но я приехал, я действительно здесь, с тобой, — успокаивал девушку герцог, — я позабочусь о тебе, и все будет хорошо. Ни тебе, ни преподобной матушке не надо ни о чем волноваться. Поводов для тревоги больше нет.